Анатолий ЯКОВЛЕВ ©

ЭПОПЕЯ

Решили раз батьку витькиного друзья пыткой пытать, чтоб остепенился. Больно пронял он друзей пьянствием своим и всяческими бытовыми противоречиями. Как примет водочки, так боксуется со всеми, единоборствует. И победить-то невозможно батьку! Он от водочки размеры приобретал, кровью наливался. Станет, как шкап – и боксуется. Только и слыхать – торцы похрустывают!..
По ту пору батька по причине запоя в траншее обитал, за фермой. Тенёк любил и чтоб вода рядом – похмелье стравлять.
Пришли друзья батькины к той траншее, редутами построились. Как один – с цепушками и кольями: оприходуем, мол, батьку, и к траншее прикуём. Чтоб остепенился!
Батька ж как раз похмелье стравлял – слабенький был, сурьёзный.
- Капец, - говорит, - подкрался из-за тыла…
И руками разводит: берите, мол, каков ни есть – ваш!
Оприходовали, конечно, батьку, к муравейнику приковали – как задумано. А батька ничего, мужается.
- Ну, - кричит, - мураши, не выдаёте! Я к вам с полным на то моим, так и вы – не ахти!
А дело в том, что батька склонность питал к мурашам, потрафлял им по всякому, естество блюл. Как увидит, пьяненький, что какой мураш от домика отбился, так непременно снесёт мураша в домик. Опять же, лечил мурашей: где хроменький – тому костылик сподобит, где глазами слаб – моноклик.
Ну, и не подкачали мураши! Разведали, кто к муравейнику-то прикован, обрадовались! Потрагивают батьку, усиками поглаживают – целиком облапили. Батька хохочет: раззадорили мураши, расщекотали!
- В эпопею, - визжит, - не лазайте!
А тех уж полная эпопея! Под триком громоздятся – вчерашнее кушают… Друзья видят: хохочет батька. Ну, думают, сбрендил. Мозг отказал. От безысходности выхода. Испугались – и давай батьку обратно расковывать. Штей поднесли, водочки стакан. Чтоб без обиды.
Батька же, как принял водочку – сызнова силушку обрёл. Расправился весь, раздулся, кровью налился! Стал как шкап, похватал у друзей колья- цепушки – и давай шутить-пошучивать, друзей кольями щупать. Кого с оттягом пощупает, кого в прикладочку. Поломал колья – боксоваться начал. Да всё хохочет – мураши-то разгулялись в эпопее, не вытряхнешь!
Так, извёл друзей, скок в траншею – и скорей воду в трико гнать, мурашей топить. Всех потопил!..
И а-ну плакать. От жалости к природе. Собрал мурашей, которые утопли, в коробочку - в домик снести. Чтоб схоронили там по-своему, по-мурашиному. В затылке почесал.
- Эх, - говорит, - неразумное вы племя! Условлено ж было, чтоб в эпопею не лазали. Непечатное это дело, супротивоестественное!
Сплюнул и домой побёг – Витьку боксовать.


ФИЛОСОФИЯ

Приехал раз в деревеньку брательник батькин – дядька Турбогей. Для разнообразия.
Батька ликует, вокруг брательника прыгает, водочку кушает. - Дядька Турбогей, - кричит, - брательник воспитанный! В городе обитает!
И Витька ликует, тоже вокруг брательника батькиного прыгает, исследует дядьку Турбогея.
Сам дядька здоровенный – подиум, что твой цеппелин. А башка маленькая, навроде тыковки. И глазки на башке вместе сидят – срослись. А дядька Турбогей хвалится:
- Я в городе не за так обитаю! Философию учу!
Витька поддакивает:
- Верно дядька Турбогей говорит! За так в город не впустят! Батьку-то не впустили!
Батька не снёс обиды, осерчал:
- И где ж, только, дядька Турбогей, философия у тебя помещается, при такой башке?!
- А везде, - говорит дядька Турбогей, - она везде помещается, по всем человеческим органам. И в рульке, и в вырезке!
- И в подиуме?! – кричит Витька.
Дядька Турбогей башкой кивает, соглашается.
- Подиум, - говорит, - орган краеугольный.
Батька злится, что дядька Турбогей из города приехал, да ещё хвалится. - Всё равно, - кричит, - башка маленькая!
А Витька за дядьку Турбогея переживает.
- Ну и что, - кричит, - что маленькая? Зато подиум – о-го-го!
А батька кричит:
- Зато у меня башка – о-го-го! Плюс-минус праздники!
Стащил ремень – и давай Витьку за живое задевать. За предательство фамилии.
Дядька Турбогей увидал такое детоубийство и – на мировую.
- Есть, - говорит, - у меня одна философская мысля…
Тут бабка с потей голос подала, Карла Мартыновна:
- И у меня есть философская мысля, но я её скажу опосля!
Батька от таких слов отпустил Витьку, руками замахал.
- Как это, - кричит, - опосля? Вы же, мамаша, сегодня помереть обещали? До ужина?!
- А я передумала, - говорит Карла Мартыновна, - я потом помру. Зимой. Чтоб в проруби не стирать!
А сама батьке рожи с полатей корчит. В силу преклонного ума. Батька расстраивается.
- Не понимаю, - кричит, - мамаша, перемены вашего настроения!
А бабка ухмыляется:
- Ничего сынок, поймёшь, когда в проруби постираешь!
- Да как же оно, - кричит батька, - когда я гроб сколотил? Под ваши пропорции?!
- Нехай лежит, - говорит Карла Мартыновна, - чать не вырасту. До зимы- то.
Батька за голову хватается.
- Так я ж, - кричит, - дату погребения назначил! Календарную! Гостей позвал! Баяниста!
- Дата – не гиря, - говорит Карла Мартыновна, - перенесёшь, не вспотеешь!
А сама рожи корчит – старенькая…
Тут батька совсем расстроился:
- Календарь, он не резиновый, чтоб им баловать! А вы, получается, мамаша, меня на свет произвели в целях переноса даты погребения? Меркантильным интересам препятствуете?!
И – а-ну с бабкой драться.
А бабка – не промах. Раз – в челюсть, два – в хуже!..
Дядька Турбогей под шумок сражения пальто на подиум натянул – и за дверь, в город. Обратно философию учить.
А Витька глядит на батьку с бабкой, раунды считает. В целях статистики. Десять раундов насчитал. И – бегом в деревеньку, хвалиться про бабкин нокаут.


ПОСЛУШАЛСЯ

Было такое время, когда Витька слушался меня. Просто он ещё мальцом был – а я уже вымахал: будь здоров! Морда одна – трамваи останавливались! Ну Витька и слушался меня. Посажу его на колени, руку в башку его волосатую засуну и брешу, что придёт. А тот слушает, интересуется – слюни бегут от интереса. Вытру ему слюни, и давай обратно брехать – проста наука-то! Один раз проверить решил Витьку. В смысле степени доверия. Утёр ему слюни и брешу: вот, мол, Витька, мамка с батькой моются, а ты – не мойся! Витька обрадовался – он и так-то мыться не любил: бани боялся – захлебнулся мочалкой, вот и боялся бани. Обрадовался Витька и столько слюней напускал, что я его враз с коленей согнал – хлопот потом не оберёшься, со стиркой-то! В общем, распрощались мы, да только Витька и вправду перестал с той поры мыться. Не моется – и всё тут! Года через три весь грунтом покрылся, объедками разными, кожурками. Под мышкой – грибы, на спине – трава, в пупке таракан сидит – усища наружу, ну а в башке, там уж целый зоопарк, опять же и растения и насекомые. Мать измучилась – только ко сну соберётся, глядь – в Витькину комнатушку барсук бежит. Та – за ним. А пороге Витька: не трожь, мать, барсука – он домой бежит! А барсук – шасть Витьке в жопу и рычит там, смотрит недобро. Не любила животина Клару Иоанновну, потому как та её боялась. Да и куда годится, если на каждом шагу – природа. Это в избе-то! Предками рубленной с целью цивилизации!.. Вши там, паучки, бабочки – это куда ни шло, это Клара Иоанновна понимала, а вот бобры причём, к примеру? Глухари? А то придёт со смены – в прихожей лось стоит. Валенок кушает!.. Словом, был Витька – Витька, а стал – юннат дремучий…
Прибежит бывало Клара Иоанновна ко мне, баклажанчиков напарит и кланяется в пояс: скажи, мол, Витьке, подлецу, чтоб хоть морду вымыл – морда- то вся во мху – лешак лешаком! Соседей пужает!
- Нет, - говорю, - Клара Иоанновна, - хоть я к вам и с полным уважением, а не скажу Витьке, чтоб морду помыл! Обо мне подумайте? Что обо мне люди- то скажут? Несерьёзный, мол, человек – слово меняет! Не будут на мне жениться, люди-то!.. Заплачет Клара Иоанновна и идёт, покачиваясь, на выход – старуха старухой! А самой едва паспорт дали!..
Всё-таки помыли Витьку потом. Команда приехала – и в психическую больницу, в ванную. А когда, говорят, его в ванну-то опустили, из него зверьё всё попёрло – паучки сперва, блошки. Потом уж и кролики там, заяц, волков стая – и все врассыпную, по улочкам. Кричал народ, ругался. А последний уж слон бежал, не то, чтоб совершенно громадный слон, но вполне приличный – и хобот, и попа с дирижабль – всё при нём. Детишки радовались!
Стал Витька отмытый, жениться собирается. Только меня не признаёт теперь. Пройдёт мимо – посмотрит, как дятел на самолёт – и дальше, жениться собирается! Да и я тоже мимо – свяжешься с ним, дурачком…


ФУТБОЛ

Решил раз Витька в избе футбол попинать. Достал новенький кожаный футбол. Надул, как положено, и попинывает. А рядом батька сидел – водочку пил. Выпил всю водочку, стал добрый и весёлый и пристаёт к Витьке: давай, мол, я твой футбол ловить буду, мол, вратарь на воротах. Ты его пини, а я его поймаю! Витька, дурачок, попал на уговоры, разбежался аж из другой комнаты, да как пнёт свой футбол – аккурат батьке по башке: тот и спрятаться-то не успел. Как дым рассеялся, Витька смотрит – и глазам не верит: батькина башка лежит на шкафу, а вместо башки у батьки кожаный футбол! Получается, башку отшибло футболом, он вместо неё и приделался к шее! Витька отца трогает, а тот молчит – погиб, выходит. Время-то как раз к семи – мать со смены вернётся, что делать? Схватил Витька батьку, посадил в кресло, а на футболе рожу нарисовал. Он её с башки срисовал, чтоб похожая! Мать пришла, сразу к батьке, давай его зонтиком по футболу стучать и кричит тут же: когда ж ты, гад, пить перестанешь, гляди всю морду-то, всю морду-то раздуло! Постучала, а потом устала и спать легла… Так всё и сошло Витьке с рук. Он уж и в армию сбегал, как положено, а батька всё в кресле своём сидит – вместо башки футбол. Сидит себе, молчит, никого не трогает. Водочку не пьёт. Опять же, не работает в кооперативе. Куда уж ему! Мать только изредка пройдёт рядом и скажет сокрушённо: ох, тунеядец, ох, бездельник, а морда-то, морда!.. И на завод бежит – свинец ковать.


О ПОГОДЕ

Решил раз батька Витьку на крышу сажать – чтоб погоду посмотрел. А рук не хватает – маленькие у батьки руки. Батька размахнулся и закинул Витьку на самый конец крыши. Закинуть-то закинул, а снять не может – руки маленькие! Тут уж не до погоды стало – крыша крутая, Витька по ней и поехал обратно, да ещё быстро так разгоняется – только дым из-под попы. Батька внизу стоит, рот разинул – ловить хочет Витьку-то. А руки маленькие. Витька с крыши свалился -–батька и рта не успел захлопнуть, задавил Витька батьку! Насилу батьку расчухали – три дня водочкой отпаивали. Только с тех пор батька хворать стал. Как расхворается, влезет ночью на кровать, рот разинет и орёт: вира, сынок, вира-а-а!!! А чего «вира»-то? Один бог ведает…


ГРУЗОВАЯ СКАЗКА

Как подрос Витька – повезли его в город науку учить. Получил батька квартирушку в городе. Хоть и невелика двухкамерная квартирушка, а всё одно лучше, чем яма в деревухе… Так и зажили.
Город большой был, а улочки на нём маленькие. Люди всё больше солидные ходили, гордые – идут себе по маленьким улочкам медленно, шапками раскланиваются, а улочки маленькие: оттого что идут медленно, закупориваются улочки. Да и сами люди от такой ходьбы толстые сделались – непорядок! Тогда придумали в городе груз подвесить – чтоб быстрее люди ходили. Идёт себе гордый человек не спеша, шапкой раскланивается, а как груз сверху приметит – сразу газу добавит: кто ж его знает, груз этот, а ну как он свалился сверху-то? Тут уж гордый человек и про шапку забудет – бегом улочку бежит!
Порешил – и сделали. Не то, чтобы уж совершенно невозможный груз нашли – такого не было в городе; но всё-таки, знаете ли, вполне приличный груз – тонн двести, а то и все триста, если не тысяча!..
Впрочем, может и надувной был груз – для безопасности, но снизу-то всё равно страшно казалось! Так народ и забегал, запрыгал по улочкам – просторные стали улочки, машины не закупоривались. А уж Витька – тот и носа своего не высовывал из квартирушки! Как глянет из окна на груз – тут ему плохо и делалось. Висит эдакая громадина, поскрипывает, на солнце поворачивается. Блестит груз, пупырышки по бокам – страх!.. Через это загнил Витька дома – бледный стал, хворый. Ногами не гулял – ноги и отсохли. Когда уж помирать стал, собрал в комнате родных и близких и спрашивает: висит груз-то? Родные и близкие плачут и лгут Витьке, чтоб пожил подольше: нет, говорят, груза – сняли!..
А Витька в ответ смотрит серьёзно и отвечает: висит, висит груз, чую я его!.. Сказал так – и отпустил концы. Только его и видели…


БАТЬКИНА НАУКА

Был у Витьки батька охочий водочку пить. Не то, чтобы всё время пил, но часто – точнее сказать, только и делал, что водочку пил. Сядет, бывало, на завалинке у ямы, где жил, башку закинет и держит над башкой бутылочку. А потом гикнет, перевернёт бутылочку – и побежала водочка в рот, только и слышно, кадык скрипит. Прикончит одну бутылочку – и за вторую. А потом – за третью. И так до самого вечера. Там и ночевал батька, на завалинке. Утром проснётся, гантельки поподтягивает – и бегом в магазин, пустые бутылочки на полные менять. Так и жили батька и Витька.
Одно было плохо – не понимал никто в деревеньке батьку. Больно говорил непонятно. Кто говорил, что от водочки это, кто говорил – от пьянствия, а всё равно не понимали. Иной раз батька сидит на своей завалинке, а кто прохожий у него про здоровье справляется:
- Как, мол, здоровье твоё, Чапа?
А батька в ответ:
- Это, мол, а-ну и этого, потому как опять же!..
Покрутит прохожий головой у виска и дальше бегом – непонятно говорит Чапа. Один Витька его понимал – сынишка всё-таки. А когда приспело Витьке по возрасту науку учить, посадил его батька на колени и букварь тычет. Буквально в морду. И мычит что-то при этом своё. Витька стал букварь учить, и всё ему там интересно. Особенно картинки. Особенно цветные. Особенно кран! К батьке обращается, проб про кран рассказал. Батька, конечно, всегда рад сынищу вразумить.
- Кран, - говорит, - это потому что, как опять же. Отчего бы и не однако? Оно, мол, как бы это ага. Потому как и нет…
А Витька батьку слушает и башкой кивает: хорошо объяснил батька про кран. И тычет ему новую картинку, со спутником. Батька и рад помочь. - Тут, - говорит, - вроде бы и однако, стало быть, и опять же, потому как и не бы. Отчего бы и не однако?..
Витька извертелся весь – ну, до чего подробно батька про спутник знает!
А тот всё своё:
- Спутник, енто так-то бы и растак-то, поперёк оттудагось!..
Так и учил Витька науку со своим батькой…
Годков через девяносто помер батька. Водочка сморила.
Приехал я раз в деревеньку – гляжу: сидит на завалинке у ямы Витька, бутылочку над башкой держит, водочку потребляет.
- Здорово, - говорю, - Витька! Не виделись сколько!
Посмотрел на меня Витька, обрадовался и кричит:
- Здравствуй, потому что! Отчего бы и не однако, когда как оттудова!
Не легла в землю батькина наука!


ДЕДОВА БАШКА

Сидел раз Витька берегу окияна да спал. А промеж сна ногами в воде сучил. А рядом дед в окияне бороду стирал. Просто пока они с Витькой харчи всякие кушали, мясо в бороду попало, вот его и отстирывал дед из бороды. Отстирать-то отстирал, да только на мясо из окияна приплыла рыба-кашалот и откусила деду башку. Здоровущая такая рыбина, с бочку – откусила башку и давай с этой башкой обратно в окиян плыть. Дед без башки стоит, руками машет, Витьку зовёт – а сказать не может ничего. Рот-то у деда на башке сидел, а рыбина рот вместе с башкой в окиян утянула. Стал дед по берегу бегать, да вот незадача: глаза-то у деда тоже на башке сидели, стало быть, нет башки – нет и глаз. Перестал дед смотреть и поскальзываться начал, о камушки стукаться. Насилу нащупал дед Витьку на берегу окияна. Нащупал, растолкал, да всё руками машет: не разумею, мол, внучек, что с дедушкой твориться – не вижу, мол, ни хрена и не слышу тоже! А Витька спросонок подумал поначалу, что балует деде – башку втянул. Он по Витькиному малолетству так завсегда баловал – башку втянет и ходит ночью по хате, пужает детишек. Его мать поймает со втянутой башкой, заругает, а дед опять за своё – до жути баловать любил… Только тут какое баловство! Разобрал Витька что к чему – натурально отсутствует у деда башка, будто и не было! А делать чего-то надобно. Вернёшься домой с окияна – самому башку оторвут: не уберёг, скажут, деда. Или того хуже – мать заплачет, дюже Витька не любил, когда мать плакала. Телевизора не слыхать было. Решил тогда Витька по умному сделать. Отвертел свою башку и к дедовой шее приспособил – они с дедом похожи были, только борода у деда – белая, а у Витьки – чёрная. Но это дело временное… Дед, как ему башку Витька приспособил, сразу смотреть начал и говорить. Обрадовался, целует Витьку, прижимает.
- Спас, - кричит, - кормилец!
И бегом в хату – харчи кушать, пока рот в наличии.
Пока кушал харчи, мать всё Витьку кликала, чтоб тоже кушал. Чтоб не выкидывать. А Витька сидит на берегу окияна без башки, ногами в воде сучит. Не слышит мать! Больно он с дедом похож был. У Витьки, как у деда, вся морда на башке сидела, вместе с ушами и всякими другими приспособлениями… Звала мать Витьку, звала – да так и ушла ни с чем в хату. Потом и вовсе забыла про Витьку – молодая была ещё, память короткая!..


КРАСНЫЕ ШТАНЫ

Жил Витька в слободе, а хотел жить на авеню. Достаток любил. Если где яблочков уворует – одно батьке отдаст, а сам сто съест. А потом опять одно батьке отдаст, а сам сто съест. Поэтому все мальчишки слободские тощие были, а Витька был жирный. А он хотел быть жирный, чтоб на авеню можно было. Страшно Витька на авеню хотел жить – извёлся весь! Во сне даже видеть начал, будто по авеню на новом коне в красных штанах ездит. Да ещё валенком коня по глазам стучит, а штанами за заборы зацепляется: мол, не жалко ничего – у меня, мол, ещё сто новых коней есть и сто красных штанов!
Совсем Витьку сны припёрли. Стал Витька у батьки проситься, чтоб из слободы на авеню переехали.
- Айда, - говорит, - батька, на авеню! В достатке заживём! Морковь жрать будем! Авоськами!
А батька водочку пьёт, головой качает:
- Куда ж тебе, Витька, морковь жрать? Ты ж вырастешь с моркови. Польт не напасёшься!
Витька злится, конечно, что батька пользы не понимает. А всё свой гнёт: - Айда, мол, на авеню! Там ванну дадут – шею мыть будем! С одеколоном!
Батька водочку пьёт, ухмыляется в ответ Витьке:
- Я мужик чистоплотный! Мне дождя хватает. А ты, Витька, курить лучше б выучился – соседские-то уж курют все!..
Сказал так – и в трактир пошёл. Друзей бить.
А Витька в кровать бегом – скорее сон глядеть про нового коня и красные штаны. Вторую серию.


САЛО

Раз пригулял батька домой сугубо пьяненький. И в корыто полез – грунт отмыть. Это он, пока пьяненький был, в траншее отночевал и весь был в грунте. Ну и возьми – напутай мыло с салом. Намылился в корыте салом – и прямиком к мамке на раскладушку. Дай, думает, пощупаю мамку – соскучился! Стал мамку щупать на раскладушке. Мамка проснулась, расчувствовалась, тоже стала батьку щупать. А потом прижимать стала. А батька от сала скользкий – так мамка как его прижмёт, так батька выскакивает. Стала мамка от этого психовать.
- Ты чего, - говорит, - скарабей, выскакиваешь? Отвык что ли?
А сама расстраивается.
И батька расстраивается.
- Ничего я, - говорит, - не выскакиваю!
И давай сам мамку прижимать. А руки скользкие. Прижимает, а мамка выскакивает.
- Да ты, - говорит батька, - мурена, сама выскакиваешь! Сама отвыкла! Тут оба совсем расстроились. Разодрались, соседей подняли. Потом на Витьку накинулись:
- А-ну, - кричат, - куда батькины наркотики девал?!
А у батьки наркотиков-то не было – с его-то получкой…
Это они специально кричали, чтоб Витьку прогневать, а самим обрадоваться.
Ну, и обрадовались. А Витька прогневался. Пошёл в хлев, вскочил на коня – и скачет! А конь стоит и смотрит человеческими глазами…


ЕГЕМОТ

Был у Витьки батька трактористом жестоко пьющим, отчего похудал и хворать начал. До того истерзался, что водочка нейдёт – организм расстраивает. Решил тогда батька свинью купить, чтоб с той свиньи здоровье поправить. Заведу, думает, свинью, а потом убью и съем. Сильным стану – пойдёт водочка! А опосля передумал: свинья, мол, маленькое животное, небольшое. От неё мяса мало – не хватит.
- Куплю, - говорит, - Егемота!
Ну и купил батька Егемота. В городе купил, а как в деревеньку довёз, стал Егемоту домашних представлять.
- Вот, - говорит, - Егемот, домашние мои. Родственники, то есть. И тёща. Прошу к ним терпение иметь и пристрастие.
Егемот здоровенный, конечно, мордатый. Но добрый. В пояс кланяется.
- Наше вам! - говорит.
Утвердился за стол, мамке подмигивает.
- Мечи, - говорит, - щец, мамка! Я животное могучее, к еде склонен.
Сожрал Егемот щец недельный припас. Закурил.
Батька радуется – пощупывает Егемота, в брюхо потыкивает.
- Водочки? – говорит, - Щецам надогонку?
Егемот руками разводит:
- Я животное положительное! Отказов не имею! Мечи водочку!
Принял Егемот водочку, к баяну потянулся. Сыграл, слезу пустил. - Эх, - говорит, - справедливые вы люди! Сочувствие демонстрируете. Схватил Витьку, к себе усадил. Про детство расспрашивает. Витька рассказывает про детство, а сам радуется: эвона, мол, какого батька Егемота купил – незряшного!
Егемот тоже радуется, что Витька с сочувствием: конфетки Витьке дарит. Надарил полные руки и отпустил.
- Иди, - говорит, - Витька, гуляй. А завтра кошку придушим!
И зевать.
Батька видит: Егемоту ко сну пора.
А Егемот – ни в какую:
- Не пойду, мол, в хлев. Там корова беременная!
И – кулаком по столу.
- Буду, - говорит, - в гостиной спать! Не стесню!
В гостиной, так в гостиной. Уложили Егемота в гостиной, подушку дали. Потом сами легли.
А Егемот ночью прокрался к мамкиной раскладушке и давай мамку пощупывать, в ухо шептать:
- Я, мол, животное неоднократное…
Мамка проснулась, застеснялась, стала от стеснения батьку звать – чтоб сподмог. А батька замотался за день, так и дрыхнет, хоть навоз им кидай. Егемоту – на руку.
- Пошутим, - говорит, - пока батька дрыхнет? Ась?
Мамка совсем застеснялась, стала со стеснения Егемота по лбу табуреткой стучать, пока не извела.
Витька проснулся – и в плачь: Егемота жалко. Конфетки дарил, кошку обещал придушить!
Тут и батька проснулся, видит: помер Егемот. Сварил его и съел. И столько в батьке с Егемота силы стало, что водочка его перестала брать. Наоборот, просветление стала давать, понятие. Сделался батька от такого влияния умным, счёту научился, начальствует… И Витька не жалуется, и мамка. Егемота поминают. Сложное таки было животное. Супротиворечивое!


ТОРЕЦ

Раз ускакал батька в трактир, а там ему торец свинтили. Батька домой – жаловаться.
- Вот, - кричит, - полюбуётесь на своего батьку! Он – в трактир ускакал, а ему там торец свинтили!
Мамка, конечно, сопереживает, остужает батькин торец. Примочки ставит, припарки.
А батька разоряется, кулаками вертит.
- Ваш батька, - кричит, - с люльки в тот трактир скакал – никто ему торец не свинчивал!
- Ну, свинтили, так свинтили, - говорит мамка, - в деревне всем свинтили. Ты последний был!
А батька не унимается.
- Так ваш батька, - кричит, - всем и свинтил! Он с люльки товарищам морды бил – всех побеждал! Победили, выходит, вашего батьку? Одолели?! Сорвал с груди орден – и в уборную. Ему этот орден начальник деревеньки дал, чтоб не бил больше.
Витька утешает батьку:
- Вырасту, мол, пошучу с обидчиками!
А батька и не слушает:
- Ты, - кричит, - Витька, - только языком мастак махать, а не конечностями! Нет у тебя преемственности!
И свинтил Витьке торец.
Витька – в плач, а батька похлебал водочки для прострации и спать улёгся.
А и во сне всё кричал:
- Убью, мол, всех! В профком напишу! В газету!
Сны, видно, всякие ему виделись предвзятые.
Добрый был у Витьки батька, а проигрывать не умел. Не научили!


ГОЛУБАЯ ЛАМПА

Как-то раз Витька пошёл в лес, съел гнилую шишку и заболел. Опух и потерял сознание.
Мамка увидала и негодует:
- Развалился, - кричит, - а завтра свинью убивать! Вегетарианец!
- Ничего, - говорит батька, - клин клином вышибают.
И дал Витьке тухлый изюм.
Витька съел тухлый изюм и пришёл в сознание. Но ещё больше опух.
Мамка негодует:
- Вегетарианец! – кричит, - Завтра свинью убивать, а он?!
- Ничего, - говорит дядька Талалай, - против лому нет уёму.
И дал Витьке тумака.
Витька получил тумака и нормальный стал – то есть, обратно упух. Но осип.
Мамка – на двор, Фершала звать. Пришёл Фершал с сундучком.
- Что, - говорит, - вывих?
- Осип! – кричит мамка, - Горло у него!
- А вывих? – говорит Фершал, - Где вывих?
- Какой вывих? – говорит батька.
- Стопы ноги, - говорит Фершал, - привычный.
Схватил Витьку за ногу, да как повернёт! Витька вместе с ногой повернулся – и в крик.
- Во! – говорит Фершал, - вывихнул!
- Когда? – кричит мамка.
- Только что, - говорит Фершал, - ногу я парню. Взял, дурачок, и вывихнул. Ноги слабые!
И за сундучок.
- Укол, - говорит, - надо. Цито!
- Укол? – говорит батька, - Кому?
- Мне! - говорит Фершал, - Цито!
Открыл сундучок, достал из сундучка зайца, из зайца – утку, из утки – яйцо, а из яйца – шприц.
- В сём шприце, - говорит, - кайф мой!
И – за порог, хохотать…
Мамка осерчала – и давай сама Витьку лечить. Дала Витьке Голубую Лампу, чтоб грел, где осип.
Ну, Витька и греет. Греет, а вокруг лампы мухи пилотируют – семь зелёных и одна маленькая. Тут маленькая муха взяла и приклеилась к Голубой Лампе – приклеилась и задымила от жары. Нюхать воняет. Витька стал муху с Голубой Лампы вытирать. Потёр три раза – а из лампы Джинн. Ростом до полатей и голубой, что мечты идиота. Стоит в джинсах, джин попивает.
- Ты кто? – сипит Витька. А сам под подушку прячется, боится.
- Я Голубой Джинн, - говорит Джинн, - раб Голубой Лампы. Что-новый- хозяин-надо?
Витька обрадовался.
- А-ну, - сипит, - книжку мне с полки, какую батька читает! Чтоб болеть не скушно!
- Слушаюсь и повинуюсь, - говорит Голубой Джинн, - только дай я тебя сперва поцелую, сирень души моей!
Витька рассердился – он с детства-то не терпел, чтоб его бабульки целовали, за подарки даже – а тут дедулька какой-то, хотя бы и голубой. Взял и утёр Джинна обратно в лампу.
А потом натянул руки – и ухватил книжку, какую батька читает. Листать стал, в затылке почёсывать. Учёная книжка, про трактор. «Сага о форсунках» называется.
Так и читал, пока голос не прорезался.


ДНЕВНИК

Замечал Витька, что тетрадочка есть при батьке заветная, вроде дневника. Как ни вечер – ковыряется батька в тетрадочке, пишет чего-то. Ну, Витька и залез разведать – что за чем.
Залез и потрясается: ни слов тебе, ни букв! Загогулины одни. Красные кружочки, синие кружочки. Да ещё стрелочки – туда и отсюда. Витька сперва растерялся, а потом обрадовался. Ну, думает, непростая тетрадочка-то, военная! С наблюдениями! Шпиёном видать батька мой – не хухры-мухры!..
Тут батька на бровях приползает. А тетрадочка заветная – на тебе! на столе. И Витька рядом – маринованный от страха: устроит мол, мне батька мне сейчас орехово-зуево…
Только батька не стал серчать. Похлопал Витьку по голове и говорит:
- Я, - говорит, - человек алкосодержащий, писать нейму. А тетрадочку завёл. С обозначениями. Я в туда пьянствие заношу, для памяти!
- Как это – пьянствие? – говорит Витька, - А кружочки зачем?
- А затем. - говорит батька, - Кружочек – значит, пьяненький был. Который красненький кружочек – красная морда была, который синенький – синяя. Ну, а стрелочки, само собой, чья водочка, значит. Которая отсюда – я угощал. Которая сюда – меня.
- Ух-ты, - говорит Витька, - вот наука-то! Глядит, батька ещё тетрадочку достаёт. И сосуд.
- Ну, - говорит, - осифонимся. Парень ты рослый – пора тебе.
Хлебнул из сосуда, Витьке дал. Тетрадочку тычет:
- Бери, мол, учитывай, как батька твой. Правду блюди. Документ, как никак…
Долго ещё сидели, сосуд убивали. К утру только Витька тетрадочку вспомнил. Глянул в зеркало, нарисовал зелёный кружочек и спать упал.


И-ШАК

Нравилось Витьке, когда батька пьяненький бывал. Задорный становился батька, немудрящий – навроде Маугли! Возьмёт да побьёт учителя Витькиного – за двойки. А то потонет – и не захлебнётся…
Мамка-то водочку прятала – по жадности, на дворе закапывала. А батька колдовство знал, как сыскать. Станет посреди двора к солнцу задом а к тени передом и колдует:
- Мы артисты-трактористы,
мужики весёлые –
ходим посуху одеты,
а купамся – голые!
А потом давай пускать в землю ужиков.
Водочка испужается ужиков – наружу вылезет, тут батька её и хвать за горлышко.
А сразу не пьёт. Поброется сперва, ноги вымоет, шашку надраит. Витьке подмигнёт.
- Добро, - говорит, - Витька! Коня подай!
Витька – коня.
Батька коня издаля оценит, засокрушается:
- Это ж трамвай, а не конь! Возьмёт и переедет, когда упаду. Или сам упадёт. Вон, длинный какой – на повороте упадёт, не устроит. Мне маленького надо коня и чтоб ноги широко ставил – для надёжности… Не мой конь!
Витька расстраиваться начинает, удивляться.
- Твой, - говорит, - конь. Вон, боится как!
- Ну, коль боится, так мой – говорит батька.
Прыг на коня – и за водочку.
- И-шак! – кричит.
«И» – это батька воздух засасывает, перед тем, как стакан опрокинуть, а «шак» - выдыхает, опосля уже.
Витька – в трансе, круги по двору нарезает, батьку подначивает:
- Ну как? Каково?! Каковски?!
И батька – в трансе:
- Я, - кричит, - и-шак! – человек сардонический. С недоумениями! А ты, Витька, ты?!
Витька прыгает рядом, ухватом батьку по башке охаживает, для способствия.
- И я, - кричит, - с недоумениями!
- Чую, - кричит батька, - чую! Генотип мой в жилах у тебя! Батькин генотип! Всецело я батька твой – и по пачпорту, и по анализам! И-шак! И-шак!! И-шак!!!
А конь стоит себе смирнёхонько – нехай, думает, забыл про меня батька. Ан нет! Батька рассуждениями до коня доходил, логическим способом. Глянет на Витьку, а Витька-то сверху коня маленьким кажется, чем положено. Батька и удивляется.
- Зачем это ты, - кричит, - Витька, уменьшился? Отца позоришь?
- Ничего я не уменьшился, - кричит Витька, - ты сам вырос!
- Я, - кричит батька, - в возрасте для роста не положенном. Не иначе, как я на что-то залез!
Глядь между ног – а там конь спрятался.
Батька радоваться.
- Коня, - кричит, - на скаку оболваню! И-шак!
И давай шашкой хлестать, коня стричь. Наголо!
И с места – в карьер!..
Выползет из карьера, камушками отплюётся – и на пасеку…
Славный был батька, когда пьяненький. Только нет-нет, да замкнёт его. Встанет около какого улья, в леток заглянет и расхохочется. И головой при этом кивает быстро-быстро. Витька и одеколон льёт на батьку, и топором рубит – никакой пользы. Замкнуло!
Потом уже, бывало, Витька спрашивает: чего, мол, на пасеку-то непременно? Замыкает же?
А батька сидит в подавленном состоянии похмелья – сурьёзный, взъерошенный, руками разводит.
- Сам, - говорит, - не ведаю. Забавляют они меня, пчёлы эти – навродь и леток маленький, куда меньше – так они ж меньше летка будут, коль в него пролазают? А?..
И на речку идёт – ужиков ловить для колдовства водочки.


ЗООЛОГИЯ

Семья у Витьки была зоологическая, до наук падкая, но укладистая. Что ни вечер – водочкой ужинают, а по дороге природу разбирают, то есть выясняют достоинства её и упущения.
Дед, к примеру, Витькин преимущественное уважение имел к улитке. За домик её и склонность оттуда усиками наблюдать. Кто за столом, бывало, улитку затронет, дед – на дыбы.
- Цыц! – кричит, - Не бывать!
И – кулаком о стол.
- Улитка, - кричит, - не есть предмет досуга, чтоб на неё сплетни и домыслы вымещать! Она, - кричит, - есть продукт моего к ней предпочтения! Витька – аплодировать.
Дед, как гнев первоначальный выпустит, подобреет.
- Улитка, - говорит, - существо незначительное и, возможно, даже неграмотное, но по-своему рьяное и придирчивое к природе! Слон, к примеру, он монстр и похабник, через что вызывает к себе справедливую отрыжку. Нет в нём, слоне, пред Господом содрогания!
И – хохотать.
Тут уж батька не выдержит (а он за слона был!), голову из стакана подымет, на деда покосится.
- Слон, - говорит, - скабрезное существо, не скрою. Но вы его, тятя, ни за что обижаете, касательно Господа особенно. Слон, он весьма даже как содрогается! Так вы, пожалуй, и хобот охаете – изрядный, так сказать, орган!
И мамка туда же, поддакивает:
- Хобот – он и дуть и пожар тушить! В цирке видала! Дед видит, конечно, что лишку хватил, а возражений не терпит, ярится. - Хобот, - кричит, - аппарат пневматический, из ряда вон выходящий! Я так скажу, что сам таким хоботом весьма польщён и растроган! Но есть в слоне бесстыжее лукавство к небольшим организмам природы, к улитке той же.
Улитка для слона есть объект непочтения и посягательств. А улитка – она душу таит! Она, может, мучительно страдает втихаря от слона? Она может домик свой возит, чтоб в нём незаметно мучительно страдать и при этом всё оттуда усиками видеть и вообще расстраиваться?!
Скажет так – и мордой о стол. Спать. Спит и плачет. Хоть и не царская водочка – а растворяет дедово сердце: не железный, чать, мужик – с сомнениями…
И батька плачет.
- Ну и чё? – говорит, - Это разницы не меняет!
И тоже – спать.
А мамка – та давно спит: в ней веса-то сто фунтов плюс камень за пазухой.
Витька, пока спит, сон видит – предательский сон! Будто слон его катает по деревеньке, а сам добрый и жирный, как училка школьная. И пахнет от слона, как от училки – пимами…
А к утру дед растолкает Витьку, заглянет в души глубины – и за ремень: опять, мол, сапрофит, про слона смотрел?!
А Витька-то за деда как бы был, за улиток, то есть. Орёт, а терпит. Да и чего не терпеть? Дед родной – помереть не даст. Откачает!


КРЕПОСТЬ ДУХА

Сваляли раз Витьке пальто из пима. Дядька Талалай расстарался. Другие батькины сородичи дурака валяли, а дядька из пима мог! Валенки мог – на левую и на правую. Ну, а пальто – раз плюнуть, два извиниться. Потому пальто дюжее вышло, крепкое. Поставишь – стоит в уголочке, как язвенник на свадьбе. Вешалки не тянет. С другой стороны, не мнётся. И с этой тоже.
Свалял-то дядька пальто не за так, конечно, а для не простыть. Зима, однако. А Витька без пальто, как дятел без башки. Тому долбить нечем, а Витьке холодно.
Словом, как сваляли пальто, велели Витьке отвернуться, глаза затворить, а ноги расставить.
- Сюрприз! – кричат.
И – хлобысь на Витьку пальто.
Витька, как пальто на себе почуял, гордый стал. Красивый, как фрау! Надул пузырь – и в школу. Поплёвывает на всех из раструба воротника, презирает.
Все-то без польт сидят, нагие. Чихают от мороза, кашляют и икают – материал не усваивают. Витька и сам, конечно, нагой вне пальта. Но оно-то, пальто, туточки стоит, кругом Витьки! И всё-то изнутри пальта Витька знает, понимает и умножает. Даже сто! А сто на сто, как говорится, самоё себя ломит! Училка видит, как Витька ловок в учении – примеры ему всякие задаёт, на зуб пробует. А Витьке такие примеры – как ослу арба. Впрягся – и а-ну щёлкать, результаты выплёвывать. Работёнка не пыльная, конечно, но забористая. Стал с неё Витька нагреваться: глаза красные, волосы торчком, из раструба воротника пар валит – жар-то весь в пальте держится, не выходит! И такой от Витьки пошёл звериный дух – хоть носы руби!
Девки, кто пожиже, кондратия пообнимали. Одна обняла, вторая…
Кондратий смутился даже. А пацаны, те кюхельбеккера стали звать, внагибку. А дух дремучий вскрепчал: уже и видать его стало – низами стелется, подбородки подпирает! Подпёр школу нечистый дух – стала школа в небо подыматься. Так и улетела бы, когда бы пальто Витькино не сдалось. Взяло, да лопнуло! Не бывает, видать, матерьяла на свете крепче духа человечьего… А дух Витькин по всему небу с ветром наперегонки игрался. Вороны едва копыта не откинули – за отсутствием оных. Медведи в берлогах заохали, захмелели – по деревеньке зашатались, а не ломили никого. Силушку их, видать, всю дух выпер.
А потом снежком полёг Витькин дух, по весне в землю ручьями ушёл, корни дерев вспоил. Как цветочки пошли – стали дух обратно выпускать. А уж ягодки – те сразу на корм свиньям пустили. Да и тем невесело хрюкалось с такого корму…
Начальничек-то деревеньки, как такое дело унюхал – к батьке на двор, за пальто Витькино корить. Сам напомаженный, как танк на параде. Кричит, примеры приводит.
- Я, - кричит, - человек художественный, грибов на огороде надёргал – избу украсить! Так с той икебаны в холодном поту вскочил ночью – бабку, думал, забыл схоронить, изрядно помершую!
Кричит и кричит.
А батька не сплоховал: обнажил свою экзистенциальную шпагу – язык, да одним словесным выпадом начальничка-то и ущучил!


МАВРА

Жила в деревеньке, где Витька жил, девка одна – Мавра, огульно Витьке любая. Всё в ней Витьке нравилось – без изъятий. Да и, подавиться, было чему нравиться! Во-первых, отличница. Во-вторых, жирная. Ну, а в-третьих – училась хорошо! Витька-то сам тощий был, как крюк, и двоечник, а мечтал отличником быть – жирным, как Мавра – и учиться хорошо.
Потом сох по Мавре. Жениться хотел. Женюсь, думает – детишки пойдут жирные, как Мавра, и отличники. Буду, мол, нянькаться с ними, вожжами пороть. Так уж хотелось Витьке жирных отличников вожжами пороть – мочи нет! Уж и вожжи готовые были – в рассоле моченые!
А только Мавра – ни в какую! Она, вишь ты, отличница, с разумением. А отличники не бывает, чтоб рано женились, пока карьера. Отличники, они сначала бухгалтерами стают, а потом уже женются – в пятьдесят лет. Или в шестьдесят. Так Мавра и продинамила Витьку с жениться. Витька ей блага всяческие, знаки пристрастия: жука-колорадца известь – пожалуйста, морду кому набить – нате вам! Скворечник даже сколотил – для жалости.
А Мавра – ни-ни!
- Бонжур, - говорит, - конечно, оревуар и женьшень, но – ни-ни! Я девка харизматическая. Стыд блюду!
И – в школу. Пятёрки учить.
От таких отказов потерял Витька всякую возможность. Захворал, болеть начал. День-деньской лежит себе студнем, газету жуёт. Так бы и изошёл, рассосался вчистую – добро, батька выручил – смекалистый! Взял Витькины вожжи и так Витьку этими вожжами подлечил, что вся хворь из него – как из коня сено. Встал Витька с такого лекарствия, по причине невозможности сесть, плечи расправил.
- Эх, - говорит, - стихами скажу!
Мавра, милая Джульетта,
Ты судьбу разбила мне!
Что-то лопнуло в душе –
Ну, держись теперь, жирбаза!..
С тех пор надразнивать стал Мавру, ехидничать. Как увидает, кричит:
- Эй, - кричит, - дирижаблиха! Монгольфьерша!
А Мавра и в ус не дует – побрилась. Плывёт себе павою. Статная, жирная! Витька-то фрукт копеешный – тощий, как крюк, и с двойками. Нужен он ей, как Дарвину бананы!
Витька, понятно, ехидничает:
- Плыви, плыви, - ехидничает, - семь футов под килем, восемь над головой!
А то и кирпичом бросится, ехидства для. Правда, докидывал редко. Или попадал мимо. Но уж как попадал, так радости было – оптом торгуй! Да из сапог выливай…


ИНГЛИШ

Был у Витьки дружок соседский – Адик. Чистенький такой, грамотный. Трусики носил, панамку с пуговкой.
Витька-то всё по деревеньке шастал, паясничал. Где лягушку надует, где шишку съест. А Адик сидит себе в избе, губами фукает, инглиш разбирает! Витька прибежит, бывало, к соседской избе, Адика зовёт:
- Айда, - кричит, - Адик! Ёжика поброем!
Адику интересно, конечно, ёжика побрить, а терпит.
- Нет, - говорит, - не могу. Некогда!
Витька злится:
- А ёжик-то мол, ёжик?!
А Адик ни в какую.
- Ёж с ним, - говорит, - с ёжиком. Потом побреем. Завтра!
А назавтра опять своё: инглиш, мол. Некогда!
Так и маялся Витька один по деревеньке, паясничал. Где зайцу хвостик зашьёт, где улитку выселит. Перевёл всю живность – скушно стало. Нашёл траншею, где батька обитал, растолкал батьку.
- Буду, - говорит, - инглиш учить! Как Адик!
Батька, хоть и пьяненький, а сочувствует Витьке, по голове похлопывает. - Верное, - кричит, - Витька, дело! Сомнительное!
Витька руки потирает, радуется:
- Ты мне инглиш-то, инглиш справь! С картинками!
Батька сам радуется за Витьку, хоть пьяненький. Раззадорился в траншее, ужом закрутился.
- Эх, - кричит, - ма! Не хухры-мухры! Аля-улю! Крибле-крабле-крубле! Витька углядел: разобрало батьку. Давай успокаивать: сосредоточься, мол, в руки возьмись!
А батька совсем плох – ручищами вертолётит.
- От винта! Копанный грот!!
И давай Витьку машинально ударять. Так, приложился, что Витька на Витьку непохож стал быть – из дому не выгонишь! Забьётся в угол, уши завяжет и икает. Пришлось на Витьку панамку надеть. С пуговкой. Да, ничего – сидит себе в избе, губами фукает, инглиш разбирает. Грамотей!


В МЕДВЕДЕВО

Пока зима стояла, Витька в школе был занят – знания думал. А как пришло время каникулы отдыхать, оказался Витька не при деле. Без пользы стал по деревеньке кружить – где покурит, где водочку попьёт, где потом с водокачки свалится. Батьке, конечно, неприятно смотреть, как Витька прилюдно пользу не приносит. Тем более, от соседей неудобно. Витька от соседей картошку таскал. Подлунно копанную.
Почесал батька в затылке, на часы глянул.
- Ну, - говорит, - собирайся ты, Витька, в Медведево! Каникулы отдыхать. Через час крейсер туда пойдёт, успеешь.
Витька от таких слов в мамку вцепился, дрожит, как уши под вентилятором.
- Не надо, - кричит, - меня в Медведево! Там мужики пьяные дерутся! Батька отодрал Витьку от мамки, подзатыльник отвесил.
- Ничего, - говорит, - я сам, пока маленький был, в Медведево каникулы отдыхал. Там все наши каникулы отдыхали – и дядька Талалай, и дядька Турбогей! А то как же? Так что, давай, собирайся, Витька в Медведево! - А почему Адик - не в Медведево? – кричит Витька, - Почему Адик – в Копенгаген?!
- А потому, что не как ты, - говорит батька, - и батька у него копенгаген, а не как я…
Сказал так – и в плач. Сидит, понимаешь, и тихонечко носом плачет – хлюп да хлюп. Витьке жалко стало батьку, что тот не копенгаген.
- Не плач, - говорит, - батька! Поеду я в Медведево, поеду!
Тут батька в голос запричитал. Схватил Витьку, прижимает его, целует. - Оно, - голосит, - конечно, поедешь! Но шибко там мужики дикие! Ох, и натерпелся я там, пока каникулы отдыхал! Ох, горе лютое!..
Тут уж такая истерика с батькой произошла, что пришлось мамке водочкой его откачивать и пиявок ставить.
А пока откачивала, крейсер-то на Медведево и ушёл!..


БОГАТЫРСКАЯ ИСТОРИЯ

Так получилось, что вся родня Витькина а гражданскую войну воевала. Но так получилось, что Витька в гражданскую воевал за красных и не мыл шашку. А батька воевал за белых и мыл шашку. А мамка воевала и зелёных и природу соблюдала. А тётка воевала за розовы и терялась. А дядька – за голубых и не терялся. А дедка по мамке за жёлтых в красный горошек. А бабка по батьке тоже воевала за жёлтых в горошек. Но белый. А дедка по батьке за бабку по мамке. А Жучка за внучку. А прабабка за гроб Господний. А другая прабабка – за гроб с музыкой. А прапрабабка взяла – и взяла Трою приступом. Стенокардии…
А когда гражданскую отменили, Витька прискакал домой, продал коня, шашку и будённову и купил водочку. И батька продал коня, шашку и будённову и купил водочку. И все остальные продали коней, шашек и будённовок и тоже, чёрт побери, купили водочку. Одна прабабка не стала покупать водочку, а купила хлеб, посадила его, съела и стала здоровенная, как Святогор, чтоб Витьку выпороть. И другая прабабка не стала покупать водочку, а купила козла спортивного, прыгнула через него и стала ловкая, как Добрыня Никитич, чтоб Витьку выпороть. А Витька выпил водочки, стал хитрый, как Алёшка Попович, вырыл ямку, сверху положил сыр и, когда прабабки его учуяли, дёрнул за верёвочку, дверь и открылась. Прабабки упали, Витька их закрыл, а сверху опять сыр положил, как было… Вот, собственно, вся история, если без подробностей. А если с подробностями, то наоборот. Но тогда Витьку жалко…


ТАРАКАН

Пошёл раз Витька в лес дятлам носы точить, чтоб крепче долбили. Дятлы за это с Витькой жуками надолбанными делились. Для дела. Чтоб в банку сажать. А когда помрут – выбрасывать.
Ну, точит себе Витька и точит. Вдруг видит: темно. И мамка с крыльца зовёт.
Ау! – кричит, - Витька! Домой айда! Ночь спать!
Витька обрадовался – жуков в рот покидал, чтоб мамка не заругалась – и домой. Ночь-то в деревеньке редко наставала, потому и спать нечасто приходилось. Праздничек!
Прибежал Витька домой, прыг на полати. А спать не умеет. Он пока на свете жил, ни одной ночи не наставало. Мамка – тут как тут, спать Витьке помогает, чтоб ночь зря не тратил.
- Глаза, - говорит ,- закрой. И храпи. Враз уснёшь!
Витька закрыл глаза, видит: батька пьяненький. Будто сидит на дереве, на баяне играет, а сам Витьке подмигивает и поёт матерно… Витька глаза открыл – нет батьки. Закрыл – опять батька. Совсем пьяненький. Сидит на дереве, баян уронил и руки тянет к Витьке – сыми, мол… Ну, думает Витька, храпеть лучше буду, чем батьку смотреть. А про жуков во рту забыл. Захрапел, да как поперхнётся – попали жуки не в то горло. Во второе. Пока кашлял, жуки из третьего горла повыскакивали. И сон нейдёт. Ладно, думает Витька, делать нечего – про батьку посмотрю. Авось, свалился с дерева…
Только глаза закрыл, слышит – хруст какой-то. Будто кто челюсть тихонечко ломает. Глянул – а по полатям таракан ползёт. Не то, чтобы большой, но и маленький. Средний. С огурец. Витька таракана поймал, а как распорядиться –не знает. Маленького батьке в папиросу запихать можно, на большом – деков катать. А среднего куда?.. Взял и отпустил таракана. - Иди, - говорит, - на все четыре! И не вякай!
Таракан, дурачок, возьми и послушай Витьку. Пошёл на все четыре, тут его и разорвало. Вякнуть не успел!
Витька – в плач. Таракана жалко! Редкий экземпляр – средний. Всю ночь глаз не сомкнул, плакал. Так и остался невыспатый.
Сколько лет прошло, а с той поры не стало больше в деревеньке ночи.
Витька уже в мощного парня вырос, на полатях рукодельничает – жениться тренируется – а на тебе: ползает навроде мухи морёной. Невыспатый! Ни работать ему, ни другой забавы. Одна возможность – водочку с батькой пить с утра до ночи. Ну и пьют. Пьют. Пьют. Когда она ещё, ночь то?


ТЕРЕМОК

Однажды настругал батька спичек в корытце и запалил. Что будет, поглядеть. Доглядел, как изба горит и в затылке заскрёб. Жить-то теперь где? Ещё Витька, дурачок, с рыбалки прибежал – на горшок просится.
- Ну, - говорит батька, - теремок придётся делать.
Витька – канючить.
- Ты мне горшок скорее сделай! Какой ещё теремок?!
- Вот такой теремок, - показывает батька, - не низкий и не высокий.
Витька почуял – опоздал батька с горшком, успокоился:
- А почему вот такой? - спрашивает.
- А потому что мне, длинному, в низком несподручно. А ты, карлик, в высоком мучаться будешь!
Сказал так – и сделал теремок. Без единого бревна!
Так и зажили Витька и батька в теремке. А потом на охоту пошли - чтоб лося застрелить, а потом рога с него снять и на себя надеть. Поглядеть, что соседи скажут. Ну, поохотились, послушали, что соседи сказали, набили соседям морду за такие слова и домой пошли. Подходят, а теремке светло, водочку пьют. И целуются!
Батька – за ружьё.
- Ни хрена себе, - говорит, - кто в теремочке живёт?!
А из теремка три башки высовываются, хохочут.
- Я, - говорит первая. – Клим! Живу – и хрен с ним!
- А я – Евграф! Живу – значит, прав! – говорит другая башка.
- А я, - говорит третья, - Ефрем! Жру больше, чем ем!
Батька видит, что к Ефрему что-то приделано.
- А чего у тебя там, Ефрем, такое? – кричит, - А?
- Трал! Поел – убрал. А ты сам кто будешь?
Батька от таких слов враз разозлился.
- А я, - кричит, - батька, за нос хвать-ка!
Похватал Клима, Евграфа и Ефрема за носы – и долой из теремка. Заодно трал отобрал, чтоб Витьке заместо горшка. Витька опомниться не успел. - Кто ж это, - говорит, - был?
- Да этот, - говорит батька, - Ефрем – и хрен с ним. Наносное это, Витька, не бери в голову!
А Витька потом всё равно про Ефрема думал. Вырасту, мол, и такой же стану. Весёлый! Решил так – и на трал.


ПЕРВАЯ РЫБАЛКА

Как-то по пьяной настырности взял батька Витьку на рыбалку. Трезвый не взял бы – баб на рыбалке, оно хуже, чем на крейсере. А Витьку батька за бабу держал, за то, что матом не разговаривал. И брился редко.
Словом, принёс Витька батьку на рыбалку, в кусты положил. К Мурашам, чтоб не скушно. Мураши по батьке бегают, усиками знакомятся – кого принесли. Щекочут! Батька хихикает и песни поёт. А Витька что делать не знает – рыбалка-то первая!
Батька видит, что у Витьки рыбалка первая, расчувствовался от участия – советом помогает.
- А-ну, - кричит, - Витька, червяка тягай!
Витька удивляется.
- Как это, - говорит, - тягай? Его же копают?
- Бурундук копает! – кричит батька, - В известных обстоятельствах! А ты – тягай. Воды налей, где сухо – червяк, он от воды рыло наружу высовывает – интерес у него, откуда вода. А ты его за рыло – и тягай!
- Показал бы, - говорит Витька, - как.
Батька возмущается.
- Что ты, что ты! – кричит, - с моими руками?!
И мурашей кокетливо трогает, чтоб раззадорились и ещё больше усиками знакомились, чтоб хихикать.
Витька видит – руки у батьки пухлые и белые, как у братика годовалого. Водочка – занятие умственное, пальцев не мозолит. Вздохнул и давай червей тягать. Натягал полведра, удочки забросил – свою да батькину.
Батька в кустах заворочался, на поплавки глядит.
- Эко, - кричит, - у меня, старого, поплавок встал! Почище твоего, Витька, молодого!
Витька смотрит: верно, стоит на батькиной удочке поплавок, а на Витькиной – лежит. А батька хвалится:
- Грузить надо поплавок-то, грузить!
И – хлобысь стакан-другой-пятый. А потом говорит:
- Айда, Витька, в эхо играть. Я – слово, ты – слово. За мной повторять будешь!
Витька плечами пожимает: батька всё-таки, не чужеродный человек. Хоть и с приветом.
- Айда, - говорит, - в эхо…
Батька напрягся.
- Ныряет! – кричит.
- Ныряет, - говорит Витька.
- А дурак повторяет!
- А чего это – дурак?! – говорит Витька.
- А ничего, - говорит батька, - так, сорвалось. Обратно давай.
И кричит:
- Недоенное вымя!
- Недоенное вымя. – говорит Витька.
- Странное у вас имя!!
Витька хмурится:
- А чего это – имя?! Не имя вовсе!..
Бать хохочет в кустах, лицом об пол земли бьётся, по лбу кулаками барабанит.
- Не имя, - кричит, - не имя! Прости, Витька, опять сорвалось! А-ну, по третьему разу, для итога…
И кричит:
- Чёрный!
- Чёрный… - говорит Витька.
- Утонуть тебе в уборной!!!
Витька совсем обиделся, рад бы подзатыльник дать батьке. За эхо. А не подступишься – в батьке от водочки изменения произошли. Совсем задичал под кустом, клыки скалит, шерсть на затылке дыбом.
- Чую! – рычит, - Чую!..
Учуял, понимаешь, стадо колхозное – и галопом к нему зарядил. Вмиг доскакал. Стадо недалеко пасли – на холмике – так Витька всю трагедию прямо глазами и видел. Три коровки батька задрать успел, пока пастух опомнился. Тут уж – от ворот поворот. Батька, хоть и пьяненький, а ружья боится. Потому как по молодости подавился ружьём… Порычал – и восвояси. Пастух бы и рад пристрелить батьку, да рука не подымается. Бревно мешает. Он его к руке приспособил, заместо якоря, чтоб с холмика ветром не удуло – малохольный был пастух в деревеньке, весу не хватало. Да и коровки, что батька задрал, так себе оказались – других батька и не осилил бы, годы не те.
Это по молодости он, батька, лютовал: не то, что коровку – быка мог смочь! Во всякой позиции. За ночь, бывало, полстада выкорчует, а не ест. С сыро тошнило. Облавы на батьку копали, собаками травили, флажки вешали. А что он, дурак какой, флажков бояться? Неприятно, конечно – но батька хитрый приём знал против флажков. Заткнёт глаза пальцами – и нет их. Флажков, то есть. Тем и спасался. А что до собак, так батька сам их травил – нажуёт стекла и рассуёт по мискам. А стекла ж не видать, коли оно прозрачное. Собаки и кушали свой последний фуршет… И ещё способ был – булками собак кормить, чтоб жирными были и догнать не могли.
В общем, имел батька славу зверя хитрого и неумолимого. Волки, помнится, приходили к батьке, просили, чтоб в стаю принял. Вожаком хотели поставить. А батька – ни в какую.
- Я, - кричит, - вам не Маугли! Я – батька!
Волки обиделись.
- Алкаш ты! – говорят, - Как батькой-то стал, непонятно.
И – в лес, пока батька не догнал.
Такие вот хроники…
А Витька, пока батька скотину гиб, ерша поймал. Покрутил его – штука занятная, дрыгается – в рот заглянул. А рот у ерша – дудочкой. Витька захохотал и с ума сошёл. Мозг не выдержал на рот дудочкой смотреть – первый раз всё-таки на рыбалке… Раскричался, распрыгался – голосок звонкий. В больнице и услыхали. Поймали Витьку, к кровати привязали, чтоб лёжа жил. И ничего, живёт. Ест лёжа, спит лёжа, ходит лёжа…
Матом думает. Вслух.
- Ерша, …, - думает, - я …, положим, поймал! А , …: (…, …)…; …? А?!


РАЗЛАПИСТАЯ ИСТОРИЯ

Семья у Витька незначительная была, коммерческая. Мамка на пасеке пастухом служила – шмелей пасла. А батька художником был. Известным. Его все в деревеньке знали, за художества его. А всё из-за водочки. Пока тверёзый – не видать батьки. Лежит на печи, таракана гладит. Или Богу молится. А как выпьет – удержу на него нет. Научным делался. Примет водочки, сделается научным и давай таракана лупой палить – лазер испытывать. А то коров колхозных хвостами свяжет – какая перетянет. А то морды соседям набьёт – для закалки. Такие вот художества.
Прямо сказать, не лежал батька на печи и Богу не молился. Потому что тверёзым не бывал. Всё пил, без изъятий. Что жидкое, так пил, а сухое в ушате разбалтывал. Но к водочке имел особое предпочтение, как к продукту питания. Обедал ей, ужинал… А раз ужинал, так и завтракал. Словом, пил батька гомерически. Соседи-то на него удивлялись:
- Как ты её пьёшь только, противоядие эдакое?!
А батька ничего, разъясняет.
- Я, - говорит, - человек первобытного склада, без особенностей. А водочка мне власть даёт. Я от неё дерусь быстро. И природные процессы понимаю. Отчего, к примеру, таракану крылышки?
Соседи поскребут в затылках, да разойдутся: кто ж его ведает, отчего? А батька хохочет в вдогонку.
- А оттого, - кричит, - что и к примеру! Примерил – и будя! Как мамка наша: примерит, что красиво, а оно ей как пню – грива!
Мамка от таких слов нещадно расстраивалась. Выйдет на крыльцо, побьёт батьку и скажет с укоризной:
- Эх ты, дискобол! Работы на тебя нет!
И на пасеку – пчёл доить.
А работёнка-то у батьки была! Серьёзная работёнка, сезонная. Как на речке лёд сойдёт, батька с обозами ходит, броды щупает. Идёт, понимаешь военный обоз, а впереди батька с флагом и древком. Флаг – это чтобы видели, что военный обоз, и ниппеля не свинчивали. А древком речку щупает. Где мелко, там, понимаешь, брод – а не понимаешь, переправа. Фортификация, словом.
За такие подвиги страшно много имел батька регалий – и круглых, и маленьких, и на шею вешать.
Традиция была такая семейственная. Батька, когда пьяненький, ловко умел разговаривать, так разговаривал, что дед Витькин с Суворовым через Альпы ходил, горы щупал – где ниже. А прадед с Сусаниным на болоте – где жиже…
Степенно рассказывал. С выражениями. Так и пёрли из него, батьки, военные выражения. После гороха особенно с чесноком. Надуется, за горло схватится, да как бумкнет:
- Бронетранспарант!
У соседей, которые приглашённые батьку слушать, от таких слов горох на двор начинал проситься.
- Ты, - говорят соседи, - по простому говори! Матюгами! Мы люди отпетые!
И на Суворова незаметно переводят.
Тут уж батька – на коне! Ему, если про Суворова, непременно на коне ездить надо было. Для высоты положения. Ездит, в затылке чешет. Шпорами.
- Эх, - кричит, - ма! Суворов, он регалии не как щас давал. Со сковороду! И Витька – туда же.
- Да что, - кричит, - регалии! Суворов и сам не как щас был! Не лыком шит!
- Не крючком вязан! – мамка поддакивает.
А батька рад за такое к Суворову доверие, кричит:
- Суворов хоть карапузом родился, а в мужика вырос! Не как щас!!
И – драться.
Соседи по избам, мамка – по соседям. Витька – на печку, типа болеет (батька больных не бил – заразы боялся)…
Такая вот разлапистая история.
А кота Витькиного Можаем звали, в честь Нестерова.


ДЕДУШКА КОНДРАТ

Послали раз в Витькину школу компоту – детишек поить. А на школе ж не написано, что она – Витькина? Так и бродил компот от школы к школе. Пока правильную не нашли.
Выпили детишки забродившегося компоту, стали весёлые давай дедушками хвалиться.
- У меня, - кричит Бородавкин, - дедушка был первым в России революционером! Ему семи лет не было, как он погиб! От шашки! Витька удивляется:
- Чего это он тебя от шашки-то погиб?
- А ничего , - кричит Бородавкин, - он со Святогором в «чапаева» играл! - И что?! – кричит Подушкин, - у меня дедушка вообще был первым в России гомо сапиенс! Понял?!
Витьке опять удивляется:
- Дурак ты, - говорит, - Подушкин. Я б сказать постеснялся, если б у меня дедушка гомо был. Как только от такого гомо-дедушки батька твой произошёл?
- А вот и произошёл, - кричит Подушкин, - он, дедушка, не просто гомо был, а сапиенс! В бабах толк понимал! Ты про своего лучше скажи! Слабо?! А Витька про дедушку своего и не слыхал даже. Батька помалкивал. Мамка тоже. Вроде как и не было.
А детишки наседают.
- Скажи, скажи, - кричат, - или тебя в капусте нашли? За фермой?!
- А вот и скажу, - говорит Витька, - дедушка у меня первым космонавтом был. Во как!
Сказал – и выпил ещё компоту. А потом ещё. И – на боковую. Только уснул, стал Витьке мужик мерещиться – здоровенный, борода веником – до трусов. Будто сидит мужик на полатях и ремень точит.
Витька глаза открыл.
- Ты кто? – спрашивает.
- Кто, кто, - говорит мужик, - конь в ландо! Дедушка твой, Кондрат Покойников.
И – за ремень.
- Сейчас, - кричит, - изображу тебе, каков я был космонахт, Ганс ты, Христиан, Мюнхаузен!
Витька от ремня увёртывается.
- Врёшь, - кричит, - не возьмёшь! Ты ж, дедушка Кондрат, сто лет, как откинумшись – привидение, то есть! А оно невещественно!
- Вещественно, невещественно, а научу существенно! – кричит дедушка Кондрат, - А то – космонахт! Ты у меня ходить стоя будешь!
И а-ну Витьку полосовать. Да всё по тому месту, по тому месту. Где Витька к ногам крепится.
Витька – в плач.
- А кто ж ты, - причитает, - был, дедушка Кондрат? Мне батька не рассказывал!
- Алкаш был! Был – и есть! Лютый алкаш!!! Я, может, в восемьсот шестнадцатом…
- Знаю! – кричит Витька, - Знаю! Училка рассказывала, как мужик слона через хобот надул!! Не ты ли?!
Дедушка Кондрат обрадовался, ремень бросил.
- Это я потом надул, с радости. А сперва перепил. Слон тот с пяти ведёр рухнул!.. Я вообще, Витька, атлетом был! Валенки для потехи надувал. Да что там, валенки – бутылку надуть мог!
- Ух ты! – говорит Витька, - Докругла?!
Дедушка Кондрат расчувствовался, слезу пустил.
- И докругла, - говорит, - и до квадратна... Эх, кабы живой был, я б тебя, Витька, выучил… Сказал так – и испарился. Надогонку только Витьке кулачищем погрозил: про космос чтоб ни гу-гу больше. А то, мол!..
Наутро кое-как Витька глаза с компоту продрал. Позавтракал рассольчиком – и в школу. На атлета учиться!


ЗЕЛЁНЫЕ ЧЕЛОВЕЧКИ

Напился раз батька Витькин до зелёных человечков, ввалился в избу, бердан схватил, схватил лыжи – и в лес.
- На лыжах - кричит, - сподручней!
Лёг на лыжи, пальцами толкается – и едет. Пальцы-то у батьки сильные были – от плавания. Батька, он на пляжу улежать не мог – непременно ему плыть надо было. За буйки. По такой причине привязывали к батьке фал, чтоб за буйки не плыл. Так батька сутками к буйкам плыл, пока напряжение не уставало. Удивлялся потом: вроде, мол, не далеко, как посмотреть, то и нет. В общем, пошёл батька в лес.
- Ты куда? – кричит мамка.
- Туда! – кричит батька, - Зелёных человечков стрелять. Они лес едят!.
- Как едят? – кричит Витька, - Каким таким макаром?
- Простым! – кричит батька, - сидят на ветках и едят. А как меня завидят, шушукаться начинают: «шшшухер!», мол.
И а-ну по кустам из бердана заряжать. Дуплетом.
Витька – за лопату.
- Какие ж это, - кричит, - человечки, когда листья?!
А сам батьку по башке стукает, для оказии – аж набекрень своротил. Батька башку поправляет, удивляется:
- Смотри-ка, - говорит, - действительно, листья. Чего ж они сразу-то не сказали?!
Витька видит – не доехал батька до Тулы, в Клину зазимовал. И давай ещё стукать. Тут с батькой оказия произошла – в отчаяние вернулся. - Хватит, - кричит, - меня стукать. Понимаю, что листья. Тоже мне, пренцендент! Дед мой вообще до слона в крапинку напивался. Все мужики в деревеньке меру знали: пьют себе и пьют, а как слон померещится – будя! В смысле, простой слон. Без экивоков. А дед до слона в крапинку напиться мог! А помер-то как? До того напился, что крапинки по слону ползать стали. Дед а-ну приглядываться. Пригляделся, а крапинки те, оказывается, маленькие слоники! И тоже в крапинку! Дед обратно приглядываться стал – а ну как на маленьких слониках ещё меньше слоники есть?! Ну, и помер. Глаза выпали – от напряжения фантазии. А без глаз – чего? Как без рук! А без рук – чего? Как без глаз! А без… А без…
Сплюнул, схватил бердан – и в лес. Зелёных человечков стрелять.
Да я, собственно, поддерживаю батьку. Зелёные-то они, может, и зелёные. Хоть голубые! А лес нечего кушать! Мало его, леса, осталось… На баню не хватит.


СУДЬБА

Был у батьки Витькиного брательник – дядька Грималкин, которому на роду было написано быть дворником. А дядька Грималкин не знал – школу отучил, институт. На работу устраиваться прибыл. Философом. А на работе комиссия. Вес спрашивают, рост. Что за резьба у слона. На хоботе. Чем суслики питаются. В период течки.
Дядька Грималкин вопросы как орешки хрумкает, благо умный.
- Семьдесят! – кричит, - Сто тридцать! Метрическая! Луком!
Комиссия рада.
- Ладно, - говорят, – последний вопрос. Какого ты рода?
- Мужского, - говорит дядька Грималкин.
- А-ну, подтверди!
Дядька Грималкин подтвердил, а там написано: «Быть дворником».
Ну и поставили дядьку Грималкина ни за что ни про что дворником. За надпись какую-то.
- Что говорят, - написано пером, - то не вырубить топором!
Хотя предлагали. Но дядька Грималкин не согласился, вырвался.
- Не надо, - кричит, - ничего вырубать! Дворником буду, как написано!
И сделался дядька Грималкин самым злым дворником. Старенький уже, а проходу во дворе не даёт никому: стоять, мол! И метлой, метлой! А сам бумажку сунет, перо.
- Пиши, - кричит, - «Быть дворником»!
Потом зайдёт за угол, пыхтит, почерк сверяет.
- Найду, - пыхтит, - того Лафонтена, который мне на роду написал… Ух чего сделаю!
Ну и нашёл. Соседка мамки его, Карлы Мартыновны, и написала.
Рогнеда Репетузовна. У них с Карлой Мартыновной с младенчества спор был – кто первей родит. Карла Мартыновна на коне семь вёрст проскакала – и родила первей. Соседка со зла и написала. Только дядька Грималкин не стал ух чего Рогнеде Репетузовне делать, потому как она не соседка уже была мамки его Карлы Мартыновны, а его, дядьки Грималкина, невеста. Ибо дядька Грималкин её полюбил. Поздней любовью – у гробовой, так сказать, доски. И, соответственно, в интересах наследства.
Бить даже не стал.
- Дура ты, - говорит, - чем дворником, первым космонавтом записала б лучше. Или врачом… Пропедевтом! Я б тебе мозги вправил!…
Сказал так – и женился на Рогнеде Репетузовне. Пока топором не вырубили.


КЛАССИФИКАЦИЯ

Учился Витька в школе не то, чтобы очень хорошо, а с приветствиями. За партой усидеть не мог – всё его на дерево тянуло. Сядет на дерево напротив окошка школьного и учится оттуда. А заодно гнёзда разоряет, яйца дроздовые ест. Для голоса. Чтоб ругаться баритоном. Или сорвёт яблоко, червячка из него выкусит – и тоже ест. Пока шевелится.
В школе все эти проделки терпели, пока Витька девок не трогал. Ну, Витька и не трогал, коли терпят. А потом не сдержался – одну потрогает, другую. Какой косу выдерет, какой позвоночник повредит.
Училка Витькина сама девкой была – обиделась за девок и выгнала Витьку из школы.
- Иди, - говорит, - хлеб паши. Коли такой сильный.
Батька как узнал, что Витьку из школы выгнали, обрадовался:
- Айда, - кричит, - теперь, Витька, в институт! А там, глядишь, из института выгонят, начальничком поставят – фуражи красть!
А Витька ни в какую.
- Не хочу, - говорит, - в институт. Жениться дальше пойду! На девке! Батька смеётся.
- Женись, - говорит, - карапуз ты статный. Получится! Только отчего обязательно на девке? Девки, они разного рода бывают!
- Как это – разного?
- А так это, - говорит батька, - что бывают девки непочатые – навродь бутылки. И этикетка при ней, и пробка фабричная. А с нутра – кислушка! И наоборот.
У Витьки аж уши встали от внимания.
- А ещё, - говорит, - какие девки бывают? Кроме этого?
- Троганные бывают. Навродь бутылки. Тронешь – лёд, а внутри – пламень водки!
- А ещё какие, ещё?!
- Ещё пробованные бывают. Навродь бутылки. Пробуешь её, пробуешь, - а там – бац! – и пусто. Вдруг. Или траченные – чистая, так сказать, форма. Навродь бутылки – только что сдать её, да новую купить… Ты, Витька, коли замуж – так лучше на бабе!
- А бабы – чего?
- А в бабах путаницы нет. Они все, стервы, одного полу!
- А мамка-то наша, мамка?!
Батька – хохотать.
- А мамка – оно особое удовольствие. Навродь стола шведского – кто поспел, то и поел.
- А ты, батька, поспел?
- Ага, поспел… В группе лидеров! Отчего, думаешь, недоразумение у нас с мамкой твоей? А оттого, что ты рыжей масти, а я – брунет с проседью. Противоречие!
У Витьки от таких слов уши обратно упали. Взобрался на батьку, по голове ему стучит, плачет.
- Эх, - говорит, - и дурак ты, батька! Каков же я рыжий? Ты ж сам всё мыло на самогон извёл, так я год как кирпичом башку мою. Оттого и рыжий. А так брунет я, брунет!
Батька обрадовался, взобрался на Витьку, тоже по голове его стучит.
- Спаситель, - кричит, - теперь и с мамкой твоей недоразумения не будет! Я ж, Витька, на последнем издыхании был – больно драться она ловка, мамка твоя. Жалости не имеет!
Сказал так – и за водочку. Настроение подкрепить.
И Витька передумал – не пошёл дальше жениться. В институт поехал. Чтоб выгнали скорее и начальничком поставили – фуражи красть!


ВЕРХОТУРА

Был Витька маленький, а ходить сподобился. Так батька его на улицу и отпустил:
- Гуляй, - говорит, - Витька, на улице. Только на верхотуру не лазай – под напряжением она!
Витька обрадовался такому факту и бегом на улицу, а с улицы на горку за деревенькой. Там, за деревенькой, как раз верхотура стояла. Здоровенная, железная. Аж гудит от напряжения. Витька, конечно, на верхотуру. Долез моментально до верха и руку под напряжение сунул – тоже погудеть. Башка от напряжения возьми и загуди. Витька послушал, как напряжение в башке гудит и слезать собрался. А ни в какую! Рука к напряжению прилипла – не идёт обратно. Витька расстроился, запричитал, батьку кличет. А батька и забыл про Витьку – как его, такого маленького, запомнишь?..
Рядом ворона сидит – тоже под напряжением: красная вся, и башка у вороны гудит, как у Витьки.
Уже к ночи собрались мужики Витьку спасать. Только бестолковые они, мужики, когда к ночи-то: кто пилит верхотуру, кто топором рубит, а больше дерутся при этом, девок мнут, да песни горланят. Один дядька Талалай смекнул напряжение снять. Как дёрнул рубильник – Витька и свалился с верхотуры вместе с вороной. Ворона встала гордо, отряхнулась – и давай лететь. Летит красная вся, гудит и дорогу себе глазами освещает.
И Витька после того раза ещё неделю под напряжением ходил – током всех стучал. Возьмёт небольшое животное в руки – шарах! – и нет небольшого животного. Пойдёт корову доить – хвать её за титьки – отлетает корова метров на двадцать, да ещё рогами в прохожем человеке застревает. Оторви её потом, корову, если адрес не знаешь.
Решил батька не пускать больше Витьку на улицу гулять – так и просидел дома парень до самой тюрьмы.


УЛЕЙ

Как упоминалось, отношение батька Витькин к водочке имел сугубо платоническое, то бишь пил её, потраву, за милу душу. Сначала. Покуда водочка стоила семь. А потом стала водочка стоить восемь. Вдруг. И, соответственно, батька потерял возможность её пить. Вернее, пить мог. НО без возможности.
Решил тогда батька пчёл разводить, чтоб мёд получался, а из мёда гнать посконное, которое пить. Чтоб спиться и помереть к чертям собачьим. В девяносто, как Робиндранат Тагор. Чем так жить…
Заместо ящика с дыркой, который улей, приспособил батька дупель.
Искусственный. То есть, скворечник. Который искусственно делается человеческими руками, в отличие от дупеля, который дятел в дубу естественным путём пробивает головой… Скворец-то как раз из дупеля выбыл по причине смерти на яйцах, хоть и был холост. Это кукушки скворцу свои яйца подсунула и тому дилемму пришлось думать. С одной стороны, на яйцах сидеть надо, чтоб их вылупить, а с другой стороны сидеть так, чтоб не отсидеть. А как не отсидишь, если с одной стороны? Задумался, и обед проворонил – вороны обед скушали. Так помер от голода.
По этой причине место скворца временно занимал орёл. Орёл, сами понимаете, пернатое объективное, всем телом в дупеле жить не помещался и жил раздельно. Головой в дупеле, окорочками наружу. Правым и левым. Батька с орлом посоветовался: птица ты непьющая, морда у тебя небольшая. Так что, на пчёл места хватит. Не стеснят!
Ну, орёл и согласился. Больно убедительно батька объяснил – с примерами из охотничьей практики. Батька написал на дупеле «Улей», чтоб без претензий, и в хлев поставил.
Витька удивился сперва.
- Отчего это, - говорит, - непременно в хлев?
- Вычитал! - говорит батька, - Пчёлы, они до невозможности микроклимат любят. А уж в хлеву куда как микроклимат – носа не отомкнёшь! И а-ну ждать, как пчёлы заведутся. Однако, произошло обратное.
Завелись супротив пчёл в улье мухи. Здоровенные, зелёные. Рой целый! Но работящие. Чуть солнышко, мухи лапками посучат – и за работу.
Батька радуется.
- Ишь, - говорит, - лапками сучат, рукава закатывают! Чтоб не замараться.
Правда, к мёду имели мухи отношение косвенное. Да и в поле из хлева летать не с крыла. Тем паче зимой. Словом, насобирали мухи в улей, сами понимаете, чего. Нагребли, можно сказать, с горкой.
Батька-то как по весне улей опростал и орла прокисшего вытряхнул, так и ахнул: у меня, мол целый хлев этого, сами понимаете, чего! А потом сплюнул – где наша не пропадала! – и нагнал бочку посконного. Из, сами понимаете, чего.
Нагнал – а давай пить. Моржом! Соседям наливал. Те стеснялись поначалу, всё норовили батьку и варево его одеколончиком прижечь, в целях профилактики… Постеснялись, постеснялись – и а-ну хлебать половниками. Халява же! Недаром, знать, Карла Мартыновна говаривала, бабка Витькина: нахаляву и пуля – валидол!
А как похлебали соседи посконного, так говорят батьке эдак не в обидки: - Чего это ты, Чапа, до сами понимаете, чего, изловчился? А?!
А батька – в штыки.
- А у меня, - кричит, - вся жизнь – сами понимаете, чего!..
И – хлобысь половник.


ГОРБАТИЙ И МОРДАТИЙ

Витька-то, он не всегда такой был, как щас. Умником был! И в геометрию умел, и в алгебру. Физику даже мог, если без току. Сурьёзничал. С роднёй только не срослось – весёлые больно были люди, без предвзятия. И про Витьку хотели, чтоб весёлый и без предвзятия.
Пошагал раз Витька гриб рвать – мамка велела. Приспичило ей, вишь, гриб съесть. Она его, гриб, ни в жисть не съедала – усохнуть боялась (а у ней полродни с незрелого гриба усохло).
- Иди ты, - говорит, - Витька, - куда Макар телят не гонял. Гриб рвать!
- Усохните, мамаша! - говорит Витька, - Царствие вам небесное.
А мамка хихикает.
- Сам дурак, - говорит, - ступай, сынок!
Ну, Витька – к Макару. Дал Макар Витьке карту, где не был. А на карте- то не сказано ничего про телят. Может, он на этой карте овец не гонял? Или девок с сеновала? Таким макаром заблудился Витька. Стоит посередине леса, башкой крутит в поисках направления. Глядь: мужик. Противный, зелёный. За гривой горбов полвагона. Представляется Витьке.
- Горбатий Страшилов, - говорит, - из страхолюдцев. Кто смел – того съел, а кто трус – получай арбуз!
И арбуз протягивает – держи, мол.
- А я и не трус вовсе, - говорит Витька, - мне и с арбузом, как без! А сам дрожит, как отбойный молоток.
Тут другой мужик: морда красная, кожа на морде лишняя лоскутами висит.
- Мордатий Морщинов, - кланяется, - из лютодеев. Кто смелый, тому – хлобысь по башке, а кто трус – тому сюрприз в ишаке!
И ишака протягивает.
- Ну и где твой сюрприз, - говорит Витька, - а?
- Как где? – говорит Мордатий, - я же сказал – в ишаке! Покормишь ишака, получишь сюрприз!
Витька совсем перетрухал. Сбежать бы, думает. А ноги нейдут. Ослеп даже, со страху-то. Едва прозрел – третий мужик:
- Астматий Душилов мы, из стратостатцев!
Сам синий, глаза – дырочки, на улей похож. Ух, и противная рожа!
- Всё! – думает Витька, - Ездец мне через Стикс…
Пассатижи для грибов выхватил, клацает ими, брань кричит.
- Ша, мол, карапузы!
А сам в морды целится. Тому, особенно, который на улей похож. Больно рожа противная! Напрыгивает, как тарантул, клацает.
Враги опешили – и в кусты.
- У, говяжий глаз, - кричит Горбатий, - батьку не признал! Чапа я, батька твой!
- А я-то, я, - кричит Мордатий, - дядька твой! Дядька Талалай, брательник батькин!
Витька глядит – точно: батька родной с дядькой Талалаем. Со спугу-то не признаешь!
- А ты кто, - кричит, - который на улей похож?!
- Так я улей и есть! - в ответ, - я его на башку надел, чтоб страшнее было. И вообще, не мужик я, а девка бывшая! Мамка твоя!
- Вы это чего?! – говорит Витька.
Трясётся весь, пассатижи так и прыгают в руках, клацают.
- А ничего, - говорит мамка, - шутка! Напужать тебя хотели, чтоб дурачком стал. Больно правильный ты у нас, умник!
Стащила с башки улей – и домой…
И Витька – домой. Даже обижаться не стал. Да и поздно обижаться-то! Он, Витька, после такого случая, как щас стал – весёлый парень, без предвзятия. Истории про него складывать стало интересно. А то раньше что? Про алгебру что ли складывать, про физику без тока? А чего она за физика – без тока? Шестой класс! Рычаги, да эврика в ванной…


СУДНО

Был раз у Витьки энурез. Рыбалка во сне снилась. Вроде и не пьёт на ночь – а наутро в кровати озеро речное. Такая вот вредная болезнь. Решил тогда батька Витьке судно купить – чтоб в судно рыбалка снилась. Ну, и купил – денег-то море! Отдал батька за судно море денег и не налюбуется на покупку! Хорошее судно! Новенькое, здоровенное – не судно, а флагман флота, вёдер на сорок. А то и на пятьдесят вёдер. Естественно, стал батька в таком судне на рыбалку плавать, динамит под воду пихать. Так до сих пор и плавает – не жалуется. Друзья-рыболовы, глядишь, по три лоханки сменили, а судно всё как новенькое – борта сверкают и надпись на борту гордо горит: МИНЗДРАВ СССР.
А Витька так и спит в своём речном озере. Отсырел весь, сморщился, как палец в бане. Все деньги на судно ушли – где теперь второе море денег взять, а? Ладно, хоть на спиннинг Витьке осталось – чтоб рыбалка не зазря снилась!


БОЛЬШАЯ РУКА

Раз Витька с мальчишками в войнушку играл и нашёл руку. То есть залёг в разведке, а чтоб время скоротать, ногти стал грызть. Погрыз на левой руке, погрыз на правой. Жалко, думает, рук мало – время осталось! А тут как раз ещё рука – прямо под Витькой. Витька обрадовался, погрыз на ней ногти – и бегом дольше в войнушку играть.
Как наигрался в войнушку, про руку вспомнил. Вернулся, где в разведке лежал, нашёл руку и разглядывает. Не рука – ручища! Большая, красная и водкой пахнет.
- А, - говорит Витька, - заберу руку – всё равно ничья, раз за так лежит. А я на пользу пущу!
Схватил Витька руку – и к Подушкину, на марку менять. Подушкин как раз руки собирал, а Витька – марки.
Поменял Витька руку на марку с Чайковским – и домой скорей, батьке марку показывать. Прибежал, а батька плачет. Витька батьку пожалел, обнял: - Чего, - спрашивает, - плачешь?
- Да вот, - говорит батька, - шёл себе пьяненький, не трогал никого. А на встречу тётка прохожая. Я её щупать, а тётка, стерва, собаку науськала. - Укусила? – говорит Витька.
- Добро бы укусила! – говорит батька, - А ведь руку оттяпала. По самую майку!
Витька смекнул, чью руку на марку с Чайковским поменял, а не признаётся. Марку ворачивать жалко. Дедушка на ней красивый.
- Ну и ладно, - говорит, - что оттяпала! Работать не надо. Водочку пить будешь!
- Нет, - говорит батька, - мне теперь стакан нечем держать.
И дальше плачет.
Витька расчувствовался – и к Подушкину. Давай, мол, обратно руку – батька просит.
- Бери! – говорит Подушкин. А сам схитрил. Другую руку дал – маленькую. Уж больно та большая рука была – одна такая в коллекции. Батька на радостях не заметил, что маленькая – приспособил руку – а потом уж и менять не стал: привык! Зато водочку меньше стал пить. Он ведь, пока своя рука была, большая – большой стакан ей держал. А маленькой – маленький.
Семейство и радо!


НОВЫЙ ВИТЬКА

Раз пристал Витька к батьке, как свищ к кишке.
- А почему, - кричит, - в погребке и днём темно? А?
Батька не поверил, конечно, что темно – откуда ж днём темноте взяться? А всё равно взяло сомнение. Всю ночь проворочался, глаз не сомкнул. С другой стороны – и не мог сомкнуть. Батька, пока маленький был, всё глазами хворал – ячмени мучили. Так бабка Карла Мартыновна ему веки и пооткусывала. Для профилактики…
Утром, чуть свет, полез батька в погребок – правда ли, поглядеть, что темно днём. А в погребке – мамка. Сидит у бочки, соленья хлебает. Половником.
- Ты это чего, - говорит батька, - соленья хлебаешь? Кальция не хватает?
А мамка смеётся.
- А оттого, - кричит, - что радость у меня, батька! Скоро у нас новый Витька будет! Лучше!
Батька – в крик:
- Новый? А старого куда девать?!
- А старого выбросим! – кричит мамка, - Или на «Волгу» поменяем!
Батька руками машет, не успокоится никак.
- Да за старого Витьку и пол-«Волги» не дадут!
- Ну и не дадут! – кричит мамка, - Всё равно нового надо! Для разнообразия!
Батька видит: совсем мамка от солений плохая. Кулачками боксуется. Мириться решил.
- Как назовём-то, - говорит, - нового Витьку? Клаусом?
- Нет, - говорит мамка, - Клаусом назовёшь, горшков не оберёшься. Класть везде будет!
- Ну, тогда Мрадовратием! – говорит батька, - Чтоб рос большой.
А мамке не нравится: больно простое имя.
Батька руками разводит.
- Ну и что? Меня тоже просто зовут. Чапой. И нечего, топчу…
Сказал – и а-ну рот держать.
- Что, - говорит мамка, - топчешь?
- Курей… – говорит батька.
И ещё крепче рот держит, чтоб главное не брякнуть.
Мамка – в крик:
- Чем?!
- А ничем, - говорит батька, - ногами. Гуляючи.
- Ногами?! – кричит мамка, - А чего цыплят нянькаешь – не оторвать?!
Мы курей уже на вкус забыли – всё петухов режешь!..
В деревеньке-то давно слушок шёл, что уважал батька всякую тварь, которую пропорции дозволяли. Экологический, мол, человек. И пропорции мог менять – превращаться, понимаешь, во всякую природную скотину – от слоника до муравьищи! Соседи, говорят, видели, как батька на пасеку пробрался. Стал, как шмель, прыг в леток, распихал пчёл в сторонку – и к пчеломатке. Словом, целый рой трутней от батьки произошёл. А батька алкаш был, работать бессильный. Долго потом тот рой по деревеньке куролесил. Где праздничек, водочку разливают – трутни батькины тут как тут. Облепят водочку, пьют, покрякивают. Тут же и спать падали. А батька знал, что мамка про это знает, кроме главного…
- Ну, положим, - говорит, - потаптываю… А сама чего на ферме ночуешь?! Ещё поглядим, что за новый Витька вылезет – не забодал бы!!
Мамка – хохотать.
- Всё сказал?! – кричит, - Так и главное скажи!
Батька слезу пустил, расчувствовался.
- Ну и скажу, - говорит, - главное. Сейчас прямо и скажу. Жди! Только ты, мамка, не говори никому, а то на опыты меня поймают!
Заскочил на бочку – а он, батька, махонький был – аккурат с мамку сидя, если стоя. И шепчет мамке в ухо:
- Я, мамка, из пришельцев! Человек галактический! Меня на Землю послали природу изучать, каковым она образом преумножается. А Земля что – тьфу! Я такие планетищи повидал – ёшкина карусель! Я, может, второй Гагарин у себя в космосе! Во как!..
Мамка удивляется, конечно, а виду не подаёт. Марку держит.
- Ух ты! – говорит, - То-то, гляжу, у Витьки нос трубочкой!
Батьке обидно стало:
- Это на какой такой голове у него нос трубочкой?
- Как на какой? На левой. Нет, средней. Во втором ряде!
Батька руками машет:
- Так той головой Витька в тебя вышел! У тебя самой нос трубочкой! А что палец на лбу – это моё! И ног, как у меня. Нет!
- Надо же, - говорит мамка, - какой у нас Витька весёлый получился! А я и не замечала раньше!
А батька поддакивает.
- Нечего сказать, - говорит, - перпендикулярный парень! Нового не надо! Ага?
- Ага! – говорит мамка, - А куда нового девать?
Батька подмигивает.
- Ничего, - говорит, - я способ знаю. Прыгнешь с водокачки – и нет нового. А лучше на «Волгу» поменяем. За нового-то дадут!..
Ну и стали батька с мамкой на «Волге» ездить, как корифеи. А Витьке все нечеловеческие пропорции в порядок привели – чтоб в школу взяли. Только палец на лбу оставили – чай пить. Чаё пьёшь, а руки свободные. Писать можно. Витька и написал всё про батьку куда следует. Из куда следует приехали, поглядели, и поймали батьку на опыты. И Витьку поймали. Но с Витькой опыты простые были – послужить там немного, палку принести. Малец, всё-таки. Да и какой он пришелец? Так, муфлон. Лошак, в смысле.


БОРОДАТАЯ СТАРУХА

С тех пор, как водочку в деревеньке отменили, не находил батька Витькин себе места. Рассудком мучался. То дрожжей в сортир кинет – поглядеть, как дерьмо бродит. По деревеньке. То свинью в «газик» председателев подложит, чтоб путали. Больно тот похож со свиньёй был. До того путали, что иной раз свинью сельсовет везут – фуражи делить, а председателя – резать. Свинья, правда, грамотно фуражом распоряжалась, козлов только обижала – не любила козлов. В натуре. А то вообще возьмёт батька комбайн, приладит его кошке за хвост – и а-ну лаять! Кошка – по улице, комбайн за ней, гремит, как банка. А кошка дороги не разбирает – прыг на дерево. Как потом комбайн с дерева сымать? А никак! Так и сеять нечем стало – комбайны по деревьям висят!
Словом, пораскинули умишком в деревеньке, и решили батьку полицейским поставить. Чтоб рассудок занять.
- Ходи, - говорят, - и думай, кто наркотики продаёт!
А наркотике в деревеньке и не продавал никто. Сами росли! Специально батьке сказали, чтоб думал шибче.
Бердан дали и булыжников оба кармана – на случай, если пульки кончатся. А палку полосатую не дали.
- Ты, - говорят, Чапа, кинешь её куда-нибудь, а потом не найдёшь! А она одна такая полосатая в деревеньке!..
И верно, до жути ловко батька палки умел кидать – откуда силы брались? Двадцать палок зараз кинуть мог – от околицы аж до речки. А речка неблизко была – за горой. Все палки перекидал в деревеньке! Соседи обижались, ругали батьку.
- Чем, - говорят, - дрова зимой топить будем? А?!
А батьке хоть бы хрен.
- Кирпичами, - кричит, - топите! Кирпичи к дровам привязывайте, те и потонут!
И Витька поддакивает батьке.
- Не понимаю, - говорит, - зачем замой дрова топить? Прорубь пилить надо! А весной ни проруби тебе и воды много. Весной топите!
За такие слова не могли соседи Витьку поймать, а батьку били. До седьмого пота. Одно и спасло батьку, что полицейским поставили. Ходит себе, в руке бердан, в карманах булыжники. Про наркотики думает, как велели.
А в деревеньку как раз учёная бабка из города приехала – народ целить. Соломона Саровна Уринотерапевт. Уселась у водокачки, уриной торгует. Из пузырьков. А рядом афишку подвесила: «Пузырёк – рупь, два – доллар». По два торгует.
- Один, - кричит, - с вечера, - другой – на опохмел!
Учёная такая бабка, в лорнете. И с бородой.
Батька – к ней.
- Бабка, что ли? – спрашивает.
- Бабка, - говорит бабка.
- А чего с бородой?!
- А так, - говорит бабка, - гормонов не хватает!
Батька афишку вокруг бабки изучил, в затылке поскрёб.
- Гармонь гармонью, - говорит, - а не положено бабке с бородой!
- Почему, - говорит, - не положено? Я ж аккуратно? Как Чехов.
Батька опять афишку изучил, снова в затылке поскрёб.
- Не положено, - говорит, - и всё тут! Сперва бабка с породой, потом дед с титьками! Развели популяцию!.. А в пузырьках чего? Наркотики?!
Бабка за голову схватилась.
- Какие ж они наркотики, - кричит, - урина эта! Органического происхождения! Народ целить!
- Урина?! – говорит батька. – А-ну, отлей. Отведаю!
Бабка возьми и отлей. Батька отведал урины, ещё просит.
- Мало! – говорит, - Не распробовал!
Бабка к водокачке приложилась – ещё отлила.
Батька ещё отведал. Крякнул, плечи расправил.
- Ух ты! – говорит, - Первачок!
А бабка бородой трясёт, урину нахваливает.
- Где ж ты берёшь её, добро это? – говорит батька.
- А в ней, - говорит бабка.
И на водокачку показывает.
Батька – к водокачке. Как лось приложился. Пил, пил – нет пользы! Вскочил – и на бабку.
- Врёшь! – кричит, - Вода!!
Бабка оправдывается: не поспела, мол, урина. Через почки надо пропустить.
Батька – на дыбы.
- Ну так давай, - кричит, - свои почки! Пропустим!
И берданом целится.
Бабка, как такое услыхала – бороду в кулак и бегом на вертолёт, в другую деревню народ целить. Пузырьки даже забыла.
Батька и напился урины допьяну. Ползёт по деревеньке, песни кричит, собак берданом постреливает. Пульки кончились – за булыжники. Поймали батьку, покалечили и из полицейских разжаловали. Тем более, что нового полицейского из города прислали – думать, кто наркотики продаёт.
А батька, будь не дурак, махнул в город, палатку поставил – навозом торговать. Лошадиного происхождения. Народ целит. Лепёха – рупь, две – доллар. По три продаёт – гамбургером. Ничего зажил – яхту купил Витьки. С матросами. И пристанью в Копенгагене. И народ в городе здоровый как конь пошёл. Со всех сторон польза!..


ГОМО ГИДРАВЛИКУС

Был батька у Витьки крестьянин, склонный к плаванию, о чём думать вслух не стеснялся. Сядет, бывало, на корточки, водочки примет. А рядышком ведёрко с водой поставит, чтоб камушками в него бросаться, ради брызгов. И вслух думает.
- Я, - думает, - человек гидравлический. Не могу на суше.
То есть, понимай, что все деревенский – сухопутные, а батька один – гидравлический. Мужики так и понимали, отчего на батьку серчали.
- Нечего, - говорят, - задаваться! Мы, может, больше твоего гидравлические!
А батька в ус не дует, водочку пьёт.
- Коли, - говорит, - вы такие гидравлические, отчего в море не мыряете?
- А оттого и не мыряем, что хлеб культивирует! – говорят мужики, - А ты, Чапа, ни в море не мыряешь, ни в поле не горбатишься!
Батька не теряется, держит марку.
- Я, - говорит, - и рад бы мырять, да не в куда. Моря нет! А в поле – не могу, потому как я есть настоящий гидравлический человек, а не сухопутный!
Мужики плечами пожмут, а что ответить – не знают. И а-ну батьку бить.
А батька не любил, когда его бьют – лицо болело, он на нём спать не мог. А батька всегда на лице спал, чтоб тараканы по глазам не бегали.
По правде-то сказать, он, батька, от рождения плавал. Сперва в горшке, потом в корыте. Вырос – в речке стал плавать. Однако батьку такое купание не устраивало. В горшке – густо, в корыте – бабка мешает, то есть мамка батькина, Карла Мартыновна – она сама с батькой в корыте плавала, для так принято. А речке батька не мог – заразиться боялся. Раком.
И в водолазы батьку записывали, а проку не вышло. Запрут его в скафандр, в пучину подвесят, чтоб реалии моря изучал. А сверху – шнурок спустят, для оповещения, чтоб наверх подняли, если по делу. По малому один раз дёргать, по большому – пятьдесят. А там и подымать поздно…
Ну, батька и висит в пучине, реалии моря изучает. Реалии моря, они ведь на свалке не валяются! На огороде не растут! С неба не падают! Ерши, понимаешь, плотва. Кругляшки какие-то с дырочками. Трубочки с лапками. Ерша батька ещё превозмогал, но трубочку с лапками… Увидит трубочку – и долой половину воздуха! А как разберёт, что трубочка – с лапками, да ещё лапками своими что-то там старается нащупать – как не бывало воздуха! По такой причине батьку наружу – порченный воздух менять. Меняют, а сами батьке выговаривают.
- Ты, - говорят, - не гидравлический человек, а пневматический! Воздуха на тебя не напасёшься.
И айда заново в пучину.
Батька тоже с понятием: которые знакомые реалии моря, на те уже не удивляется. Терпит. Изучает себе, в блокнотик записывает. Где кружок с дырочкой – крестик ставит, где трубочка с лапками – плюсик. И тут на тебе – новые реалии моря. Незнакомые! Бублики с усиками! Батька крепиться, а сам голову набок отворачивает, чтоб бублики с усиками не видеть и воздух не портить. А сбоку вообще чудо – шары с глазами!
Тут уж беда батьке. Покрепится ещё пару минут – и скорей пятьдесят раз шнурок дёргать.
Так и списали батьку с водолазов. Расчёт, правда, наваристый накипел – денежки водолазам-то за воздух давали. Сколько спортил, столько получи! А дома тоска батьке сердечко защемила. Купил батька на водолазные денежки самосвал гравия, на корточки уселся. А рядом ведёрко с водой поставил, чтоб камушки в него бросать. Ради брызгов.
Мужики соседские жалеют батьку. Пройдут, по макушке похлопают:
- Эх, пропащая твоя гидроголова! Ни за что сгинешь!
Батька соглашается.
- Естественно, - говорит, - сгину. Гидравлическому человеку без воды непотребно!
И – в плач.
Так и сидел бы на корточках, камушками бросался, когда бы Витька не спас.
- Айда, - кричит, - батька, в избу! Там по тиви лодку сухопутную показывают! Ванну!!
Батька как ванну увидел, тут же себе её в городе справил. Доктор у батьки знакомый в городе был – батька ему песок возил, чтоб больным в пшёнку разбавлять. Для экономии. Словом, отдал доктор батьке ванну за так. Ради дружбы. Ванна не простая – клиническая. Пока у доктора стояла, по пять покойничков зараз в ней мылись.
Выставил батька ванну на огороде, разделся до трусов и а-ну в ней плавать. Ванна глубокая и крутая, так батька пятками упирается, чтоб башка снаружи была.
Витька хихикает:
- Чего ж ты, батька, гидравлический человек, а башкой не мыряешь?
- А оттого и не мыряю, - говорит батька, - а ну, как гидравлика в башке откажет? Потону под водой!
Плавает, голый до трусов, а сам на малую родину свою поглядывает. На водокачку, под которой Карла Мартыновна его родила. Полвека назад. И думает вслух:
- Экая, - думает, - старая бабка Карла Мартыновна, а меня, здоровенного мужика, родила! Надо же как!
Мамка выйдет на крыльцо курей зарезать, углядит, что батька голый до трусов, и стоит, любуется. И батька на себя голого до трусов любуется. - Что, - говорит, - смотришь, Клара Иоанновна? Трусов не видала?
А мамка молчит – не видала трусов. Больно одёжу батька любил – не мог без одёжи. Ел в одёже, пил в одёже, похмелялся в одёже. Работал даже в ней. Другие мужики в деревеньке испокон веков голые до трусов работали, чтоб плечей не тёрло и видать было издаля. А про батьку непонятно: то ли работает, то ли только собирается поработать. То ли уже поработал.
В общем, глядел батька на малую родину, глядел – и уснул. Детство посмотреть. А пятки во сне возьми и подогнись – батька и нырнул башкой. Никто поперву и не заметил, что батька башкой нырнул. Наутро только опомнились, что нет батьки – сортир не занят! В ванну заглянули – там батька. На дне и синий. Мамка, понятное дело, плачет – погребать дорого. Тридцать лет денежку откладывала – на бигуди… Пригляделась – а батька-то дышит! Натурально, водой – пузырьки даже не идут! Вдохнёт, выдохнет…
Стал по такому случаю батька обитать в ванной. Он ведь, как водой подышал, воздухом уже не мог – вроде Ихтиандру. Мамке даже стал больше нравиться, потому что голый – до трусов. Что ни утро – мамка на порог, типа, курей зарезать. А сама – прыг в ванную и а-ну с батькой кувыркаться! Ещё водочки батьке в ванну плеснёт – для куражу-то!
К зиме уже, как холода пошли, отвезли батьку в Гагры, в море выпустили. Батька не хотел сначала, но ему прямо сказали: или в море, или на опыты. Тут уж не до выбора. Подмигнул батька Витьке, хвостом по воде треснул – только его и видели. Потом мне уже учёные, которые на батьке защищались, рассказывали, что обитает батька на глубинах до трёхсот метров, дышит хрен поймёшь каким местом, а по образу жизни – типичный хищник. На трубочек с лапками охотится. Мимо шара с глазами тоже, конечно, не проплывёт. Но то существо исключительное!.. В справочник батьку записали даже – Гомом Гидравликусом. Гидравлический человек, значит. А по нашему просто – батька. Что ж он, батькой перестал быть, коли в море обитает? Вот же он Витька – на берегу! Тоже, вишь, без воды мается…


КАРП КАРЛЫЧ

Пока Витька маленький был, мамка в нём души е чаяла – нянькала всё. Пампушку там свяжет, бублигум купит. Пузыри учила надувать. А как вырос, обижать начала. Витька, понимаешь, полы стирай – а не понимаешь так в угол на бобы. И так неусыпно.
От такого несоответствия убёг Витька в школу – грамоту понимать. Малина в школе! Учителя, они всё больше деревенские мужички – люди естественные, без возникновений. Телегу починил – четыре. Докурить оставил – три. На водку дал – пять. За четверть. И Витька суразный был ученик, гожий. Так и бы отучил школу, начальничком стал, поле принял.
А вот прислали из города нового учителя – и на тебе…
Стоит в дверях, руки потирает. Сам маленький, в костюмчике плюшевом. На голове астролябия.
- Здравствуйте знакомы, - говорит, - меня Карп Карлыч. Буду у вас по физике учить. Опыты и на дом.
Сразу приглянулся Витьке Карп Карлыч. Сурьёзный, видать, мужик, без экивоков. А Витька Карп Карлычу – не глянулся.
- Лицо, - говорит, - у тебя аграрное. Репкой. А раз репкой, учись крепко! И руки потирает.
На следующий раз задание стал спрашивать. Витьку зовёт.
- А-ну, - говорит, - у доски айда!
Витька – к доске. Карп Карлыч руки потирает.
- Я, - говорит, - человек фразеологический, с присказками. Корову держишь?
- Естественно!
- Ну, раз естественно, то где она теперьственно?
Витька слюну сглотнул, смотрит – часы утро показывают.
- Как, где? – говорит, - на дойке!
- Ну, раз на дойке, получай двойки! – кричит Карп Карлыч.
Вкатил Витьке три двойки, а сам руки потирает, как вшивый.
Назавтра вообще – Хиросима с Нагасаками. Хиросаки, короче говоря. Витька – на порог, Карп Карлыч тут как тут.
- Пришёл?! – кричит.
- Пришёл…
- Ну, раз пришёл, получай кол!
- Так я ж не успел ответить!..
- А раз не успел ответить, получай кол за четверть!
Витька – в плач.
- Меня, - говорит, - мамка убьёт!..
- Ну, раз убьёт, получай кол за год! – кричит Карп Карлыч, а сам руки потирает, аж дым идёт…
Мамка, конечно, не железная. Не стала Витьку сразу убивать – в школу побежала, вопрос спросить, за что, мол, к Витьке такое предписание.
Карп Карлыч раздосадовался – руки потирает, аж кожа лезет.
- Он же дурачок у вас, - кричит, - ленивый и пятёрки не учит! У него лицо психическое!
И фотографию школьную показывает, где Витька крестиком обведён. Мамка увидала, что Витька крестиком обведён, обиделась за Витьку – рожала всё-таки.
- Вы, - говорит, - учить надо лучше, а у вас неправильно! Пока дома, Витька и читать знал и предложения составлять говорил!
Карп Карлыч – психовать.
- Кресло-кровать, - кричит, - диван и гамак!
- Кому это – гамак?! – говорит мамка.
- Тому! – кричит Карп Карлыч, - Я человек из города приехал и грамотный! Мне как у вас ругаться не хочу. Поэтому мебель называю. Вместо.
- Ха-ха на вас! – говорит мамка, - Городской, а с ошибками. Гамак – не мебель, сайгак – не конь!
Карп Карлыч руки потирает – кости оголил.
- А мне, - кричит, - на вас саму глубоко сайгак! Совсем вы меня с ума сошли, за дурака не уважаете! У меня времени для разговаривать ограничено. Вон! Чтоб вашего духа здесь и пахло!! Гамак!!!
А мамка – не промах.
- Ну, раз гамак, - говорит, - получай тумак!
- Да вы, - кричит Карп Карлыч, - насильник!
- А раз насильник – получай подзатыльник!
- Ой! – кричит Карп Карлыч, - У вас тяжёлая рука!
- Ну, раз тяжёлая рука – получай пинка!
В таком манере отфутболила мамка два периода, так что пришлось Карп Карлыча в клинику везти – новые ворота пришивать. Чтоб сидеть не жёстко. А заодно руки новые – старые-то начисто оттёр, дурачок.
Витька же, как школу отучил, не стал поле принимать. В лекари подался. Себя вылечил и Карп Карлыча не забыл – книжку про него написал психическую. Эту книжку, помнится, в кащенко обмывали. Я там был, мёд-пиво пил – по усам текло, а в рот не попало. Ну и что? Зато диагноз не подтвердился!..


ВОЕННАЯ ЗАДАЧКА

Щас я тебе, зёма, как старший по лычкам, военную задачку задам. Угадаешь правильно – билет в зубы и на боковую. А неправильно – не обессудь – три наряда без права переписки! Такая вот задачка.
Дело в том, что у Витьки братан был, Колюня. А весной Колюню в армию забрали. А Витьке ещё восемнадцать не стукнуло, и его только должны были в армию забрать. Колюне тоже восемнадцать не стукнуло, но его в армию забрали, потому что он себя выдавал за Витьку, но постарше возрастом, чтоб забрали. То есть Колюня пошёл как бы вместо Витьки, потому что Чапа, батька ихний, к тому времени своё отвоевал и уже вот-вот должен был придти, но ещё не пришёл. И Витька с Колюней боялись, что мамка ихняя, Клара Иоанновна, одна останется и ей не с кем будет жить. Но Витьке-то на самом деле стукнула восемнадцать, и поэтому, когда в части разнюхали, что к чему, Колюню по возрасту комиссовали, а Витькино дело прислали в часть, чтобы не было ошибки. А тут Чапа демобилизовался, приехал домой - и на тебе! – загремел на «пятёрку» в штрафбат, а всё оттого, что Витькино дело лежало в части, и там подумали, что это не Чапа демобилизовался, а Витька дезертировал.
И пока Чапа трубил в штрафбате, Витьку, который якобы дезертировал, стали ловить. А Витька тем временем уже который месяц в части трубил. А тут Колюне стукнуло восемнадцать и его решили в армию забрить. А когда дело подняли, то увидели, что он вроде комиссованный, но по ошибке, потому что служил как бы не сам, а заместо Витьки. И Колюню посадили в тюрьму. А тут как раз свои двадцать пять рекрутских дед ихний, Кондрат Покойников, оттрубил и домой собирался. А в части подумали, что Кондрат Покойников, это вовсе не Кондрат Покойников, а Чапы сын, то есть либо Витька, либо Колюня. А так как Витька в армии трубил, что решили, что это Колюня из тюрьмы сбежал, и стали Колюню ловить. А Колюня в это время сидел в тюрьме и поэтому решили, что Витька – это Колюня, то есть Колюня прикинулся Витькой и пошёл в армию, чтоб в тюрьме не сидеть. И тогда Витьку, про которого думали, что это Колюня, посадили в тюрьму. А кода Витьку посадили в тюрьму, то в части его потеряли и подумали, что он сбежал из части и скрывается в штрафбате под именем Чапы. И Чапу расстреляли!..
Но самое главное началось потом, потому что будучи расстрелянным, Чапа выжил и, подлечившись, сбежал из штрафбата, где его расстреляли – домой. А так как Кондрата Покойникова, когда тот демобилизовался, перепутали с Колюней и как бы расстреляли, то дело его порвали и получалось, что Кондрат Покойников свои двадцать пять вроде и не трубил. И поэтому Кондрата Покойникова собрались в армию забирать. Ну а Чапа, пожалев Кондрата Покойникова, сказал, что он сам Кондрат Покойников и попал в часть, где Витька служил, пока его в тюрьму не посадили… А в части, когда подняли дело Чапы, выяснили, что это, выходит, не Чапа, а дезертир Витька, который должен был свои пять в штрафбате трубить! Но ведь по другому делу выходило, что Витька из части сбежал и скрывался в штрафбате под именем Чапы, за что и был расстрелян. И тогда в части догадались, что расстреляли вовсе не Витьку, а Кондрата Покойникова, потому что его в самом начале с Витькой перепутали. А значит Кондрат Покойников, который демобилизовался, вовсе не Кондрат Покойников, а Витька, который в части для того и трубил, чтобы его братан Колюня мог спокойно в тюрьме сидеть! А сидеть в тюрьме братан Колюня должен был для того, чтобы никто не хватился Кондрата Покойникова, когда того расстреляют, потому как братан Колюня и Кондрат Покойников были похожи словно братья-близнецы, и если б Кондрата Покойникова расстреляли, то Витька всегда мог сказать, что Колюня и есть тот самый Кондрат Покойников!..
В общем, зёма, понимай: дело тёмное! Потому на этом самом месте в части шпиёна подключили – прапорщика Сосиськина. А шпиён Сосиськин перво-наперво себя спросил: но ведь если расстреляют деда Кондрата Покойникова, а Витька скажет, что Колюня – это есть Кондрат Покойников, то ведь получится, что два Кондрата Покойникова будет! Потому что Витька себя тоже за Кондрата Покойникова выдаёт! А если расстреляют, да живым останется настоящий Кондрат Покойников, то ведь их три будет, Кондратов Покойниковых?!
И тогда просёк столичный шпиён, что хитёр и опасен Витька, и что враг это матёрый и осторожный! Понял старый прапорщик, что решил Витька обмануть его своими тремя Кондратами Покойниковыми! Увидят в части, что три Кондрата Покойникова, а не один – и решат, что и Витьки и три, а не один. И станут искать три Витьки, а где ж его найдёшь – три, когда он один, да и тот неизвестно где?
А и найдёшь, всё равно арестовывать нельзя – не по закону: по закону-то их три, а один, это как бы уже не три, то есть как бы уже другой человек – вернее, тот же человек, но как бы разное их количество. А как арестуешь разное количество одновременно?!.
И тут подсказал седому прапорщику внутренний голос, что вовсе не Кондратом Покойниковым прикинулся Витька, потому что не могли Кондрата Покойникова расстрелять, пока Колюня в тюрьме сидел. Ведь Колюня был вылитый Кондрат Покойников и если б расстреляли Кондрата Покойникова, то Витька, как человек, который себя за Кондрата Покойникова выдаёт, был бы вынужден сказать, что Колюня не Кондрат Покойников, а Колюня. Потому что если бы он так не сказал, подумали бы, что Кондрат Покойников не помер, а в тюрьму убежал из-под расстрела и там прячется под видом Колюни. Но так как Колюня хоть и вылитый Кондрат Покойников, но не такой старый, то пришлось бы Витьке врать, Кондрат Покойников вовсе не был старым, а был молодым, то есть приходился братом Чапе, который, чтобы никто этого не узнал, Колюней прикинулся и сидел спокойно в тюрьме, выдавая себя за Колюню, потому что был уверен, что Кондрата Покойникова всё же расстреляют, а Витька демобилизуется и окажется, что Кондрат Покойников как бы жив. От таких мыслей стало Сосиськину-прапорщику плохо. Ощутил он, что нет на свете коварнее врага, чем этот, и что враг этот наверняка нашёл себе такое место, где никто и не подумал бы, что он враг. И вдруг холодом ожгло сердце шпиёна: понял он, что им, Сосиськиным, прикинулся Витька, и что, следовательно, он, прапорщик, Витька и есть, если он вообще не Чапа, или – того хуже – Кондрат Покойников… Стал тогда прапорщик свою Витькину морду ремнём пороть и кричать: говори, сволочь, что задумал, говори! А когда устал и понял, что ничего не скажет Витька, подозвал адъютанта и говорит:
- Приказываю себя расстрелять! Приговор привести в исполнение немедля!
А адъютант, чтоб шуму не подымать, привязал Сосиськина рукавами к штанинам и 03 позвонил. А чтоб прапорщик в обиде не был, сказал, что расстрелял… Такая вот, зёма, задачка! Понимай, дело военное… А что угадывать – я завтра тебе расскажу – больно утомился, не варит котёл-то…


РОГА И КОПЫТА

Как лето настало и школа кончилась, Витька в юннаты записался – природой овладеть. Всё лучше, чем хлеб косить. Дали Витьке капкан юннатский, дуплет и авторучку – природу записывать. Витька влез на дерево и сидит, авторучкой в носу ковыряет. А рядом ворона яйца откладывает. Откладёт яйцо и каркнет – природу оповещает. Подумает, и ещё откладёт. И опять каркнет. А Витька отклатые яйца разбивает и что внутри смотрит – мальчик или девочка. Ворона переживает, злиться на Витьку, а улететь не может – яйца мешают. И Витька на ворону злится – скушная, думает. Все яйца у ней одинаковые. Хоть бы одно большое было, чтоб застряло. А не застревают. Витьке надоело ждать, взял и застрелил ворону. Сидит на дереве, слюну исследует – какая до земли довиснет.
А в небе самолёт и лётчик к пистолетом.
Вдруг слышит, батька в избе мамку ругает.
- Отчего это, - кричит, - доктор тебя лечит? С такой систематичностью?!
- Ото всего лечит! – кричит мамка, - От хандры!
- Молодая была, хандрой не была! – кричит батька.
- А тогда и ты молодой был! - кричит мамка, - Мог!
- А я и щас могу! - кричит батька, - Витька мешает!
- А раз мешает, - кричит мамка, - поймать надо Витьку и в погреб запихать! Чтоб не мешал!
- Не в погреб, - кричит батька, - а в Суворовское! Чтоб схоронили в регалиях!
Крикнул – а а-ну с мамкой драться. Вусмерть.
Витька расстроился – прыг с дерева и в лес пошёл. Покурю, думает, наркотики в лесу. Настроение у него, Витьки, с наркотиков росло. А курить бабка научила, Карлы Мартыновна. Заодно место показала, где наркотики растут. Настругал Витька наркотиков, сел под осиной и курит. А самому от наркотиков всякие интересные случаи представляются, как будто они с Карлой Мартыновной в танке едут, а враг не сдаётся, а Карла Мартыновна говорит: ничего, Витька, сейчас мы их тендерным! И пулю заряжает – здоровенную, с арбуз! А потом говорит: только я для начала воздух в танке испорчу, чтоб вонишша была! Витька причитает: не надо, бабушка, не надо! Зачем оно?! А затем, - кричит Карла Мартыновна. что кормить надо лучше! Так и скажи мамке! Витька причитает: скажу, скажу, мол. А сам люк отдраивает, чтоб из танка выбраться. А Карла Мартыновна превратилась в Суворова и говорит: спи, Витька, а я тебе колыбельную сыграю. На барабане. И давай барабанить. Барабанит, а сама воздух портит. Витька люк отдраивает, кричит: дяденька Суворов, не порть воздух! Его Карла Мартыновна портить должна! А Суворов кричит: ничего Карла Мартыновна никому не должна! Так мамке и скажи! Да как врежет по барабану – Витька и очнулся.
Видит – заяц.
И заяц увидел, что Витька.
- Атас! – кричит, - Юннат!
А сам – на спину и от орла незаметно лапами отбивается.
Витька глядь – рядом лиса.
- А ты, косой, не отбивайся, не отбивайся, - кричит.
А сама промеж дела ворону уговаривает, чтоб спела, а сыр – упал. Тут как тут – волк.
- Ну, - кричит, - рыжая, доуговариваисся!
А сам потихоньку задом кивает – хвостом рыбачит в проруби.
Витька растерялся – рот разинул. Мух ловит. Поймал одну, смотрит – блестит. И зелёная. Ух ты, думает, бабке отнесу, Карле Мартыновне. Показать обещала, как от зелёной мухи крыла отъять, чтоб жук стал.
Повернул домой, а из чащи – медведь. Здоровенный, ростом в полбатьки! А на морде улей с пчёлами.
- Эх – рычит, - ма…
А сказать не может ничего – башка у медведя маленькая. И мыслям в ней тесно.
Звери пооборачивались, увидали медведя – и к нему.
- Ну, - кричат, - держись, улитка!
- Какая же он улитка? – кричит Витька.
- Косолапая! – кричат звери, - Вон, домик на голове!
И давай медведя бить.
Витька – разнимать, дуплетом стреляет. А дуплет старый дали – стреляет тихо, не слыхать. Тут заяц к Витьке подскакивает. В одной руке – кулак, в другой – «О’кей»
- А ну, ударь, - кричит, - ударь!
Сам маленький, а накачанный, как покрышка – тельняшка на зайце от мускулов лопнутая. «О’кеем» в Витьку тычет – отвлекает, мол, нормально всё, а сам кулаком по морде въехать норовит. Витька уворачивается и думает: что за поганое зайчьё в лесу водятся! А ещё жалел, дурак, зайцев, которых батька охотился. Задумался, словом.
А в небе самолёт и лётчик с пистолетом. Лётчик по пояс в форточку высунулся – и стреляет по какой-то фигне, которая вокруг самолёта летает и свистит. Сама маленькая, а летает быстро – лётчик в неё никак попасть не может и ругается. Витька пригляделся, видит: фигня эта на самолёт села и ползает, а лётчик не видит. И ещё больше ругается. Витька руками машет, лётчику показывает:
- Села, - кричит, - села!
А лётчику не слыхать – мотор мешает.
- Чего? – кричит.
- Мотор выключи! – кричит Витька, - Села!!
Лётчик мотор выключил, на Витьку глядит.
- Куда, - кричит, - села?
- Туда! – кричит Витька, - Чего это у тебя самолёт растёт?!
- Это он у тебя растёт, - кричит лётчик, - а у меня падает! Показывай, куда села!!
Витька стал показывать, а от зайца уворачиваться забыл. Тут заяц по морде Витьке и въехал. Витька – с копыт.
Очнулся – консилиум. Рядом мамка стоит, ругается. И батька ругается. А напротив батьки доктор. Диагноз спрашивает.
- И что же, - говорит, - так и родился Витька с копытами?
Батька пуще ругается:
- С какими копытами?! С пятками родился – всё по уставу! Пальцы даже на пятках были, как у интеллигентного пианиста!
И мамка ругается.
- Были, были пальцы! Откуда только копыта взялись – прямо гипотеза какая-то!
- А мне, - говорит доктор, - эта гипотеза понятная. Он же, Витька, в юннаты записался? От этого не то, что копыта – рога бывают!
Батька за голову схватился. Схватился – и щупает.
- Я, - кричит, - из юннатов выписался, а рога наклюнулись?!
Доктор руками разводит.
- А ваши рога, - говорит, - естественного происхождения. От природы не зависят!
А сам попивает, что развёл, да покрякивает. И мамке подмигивает. А мамка доктору подмигивает. А батька обоим подмигивает. Но от нервов.
Мамка прижала батьку, хохочет:
- Юннат ты мой траченный! Век бы с тобой жить, горя не знать!
И зажили с миром. А Витька зажил с копытами. Непривычно, конечно, зато на обувку не тратился. И бегал споро. Правда, копыта, которые на руках, работать мешали. Но батька взял и приспособил крюк к копытам Витькиным – стакан держать.